Когда я читала "Дневники" о. Александра Шмемана - я занялась составлением подборки стихов, там упоминаемых.
Поделюсь частью этой подборки.
 
Владислав Ходасевич
 
Стансы
 
Уж волосы седые на висках
Я прядью черной прикрываю,
И замирает сердце, как в тисках,
От лишнего стакана чаю.
 
Уж тяжелы мне долгие труды,
И не таят очарованья
Ни знаний слишком пряные плоды,
Ни женщин душные лобзанья.
 
С холодностью взираю я теперь
На скуку славы предстоящей...
Зато слова: цветок, ребенок, зверь -
Приходят на уста всё чаще.
 
Рассеянно я слушаю порой
Поэтов праздные бряцанья,
Но душу полнит сладкой полнотой
Зерна немое прорастанье.
 
***
 
Когда б я долго жил на свете,
Должно быть, на исходе дней
Упали бы соблазнов сети
С несчастной совести моей,
 
Какая может быть досада,
И счастья разве хочешь сам,
Когда нездешняя прохлада
Уже бежит по волосам?
 
Глаз отдыхает, слух не слышит,
Жизнь потаенно хороша,
И небом невозбранно дышит
Почти свободная душа.
 
 
***
 
В заботах каждого дня
Живу,- а душа под спудом
Каким-то пламенным чудом
Живет помимо меня.
 
И часто, спеша к трамваю
Иль над книгой лицо склоня,
Вдруг слышу ропот огня -
И глаза закрываю.
 
***
 
Ни жить, ни петь почти не стоит:
В непрочной грубости живем.
Портной тачает, плотник строит:
Швы расползутся, рухнет дом.
 
И лишь порой сквозь это тленье
Вдруг умиленно слышу я
В нем заключенное биенье
Совсем иного бытия.
 
Так, провождая жизни скуку,
Любовно женщина кладет
Свою взволнованную руку
На грузно пухнущий живот.
 
Осень
 
Свет золотой в алтаре,
В окнах - цветистые стекла.
Я прихожу в этот храм на заре,
Осенью сердце поблекло...
Вещее сердце - поблекло...
 
Грустно. Осень пирует,
Осень развесила красные ткани,
Ликует...
Ветер - как стон запоздалых рыданий.
Листья шуршат и, взлетая, танцуют.
 
Светлое утро. Я в церкви. Так рано.
Зыблется золото в медленных звуках органа,
Сердце вздыхает покорней, размерней,
Изъявленное иглами терний,
Иглами терний осенних...
Терний - осенних.
 
 

To Yulisska    
 
Иван Бунин
 
Ночь
 
Ледяная ночь, мистраль
(Он еще не стих).
Вижу в окна блеск и даль
Гор, холмов нагих.
Золотой недвижный свет
До постели лёг.
Никого в подлунной нет,
Только я да Бог.
Знает только Он мою
Мертвую печаль,
Ту, что я от всех таю...
Холод, блеск, мистраль.
 
1952
 

To Божий одуванчик
Спасибо! такого стиха не знала.

Стансы постом
 
1
 
Завербована вербой
в соучастницы чуда,
потихоньку от неба
поцелую Иуду.
 
2
 
Скоро, добрые люди,
мы заплатим за праздник
соучастия в чуде
соучастием в казни.
 
3
 
Йог, юродивый, дервиш,
всем творящим товарищ,
с Богом в веришь не веришь
не играй — проиграешь.
 
(Вера Павлова)

Андрей Нитченко
 
* * *
 
Помнишь девочку? Ту, что кольцо
На площадке – играли в футбол –
Обронила? Десяток мальцов
Ворошили листву. Не нашел
 
Ни один из нас. Может и там
Ничего не терялось тогда,
Но и все же – работа ногам,
Пища зренью... Пришли холода.
 
Пал снежок и никто не узнал,
Было что-нибудь, или она
Спохватилась не там. Подобрал
Кто-то после? Никто. Тишина.
 
Мы ли Бога забыли? Да нет.
Мы всю жизнь проискали Его,
Как колечко в листве, как предмет,
В мире спрятанный лучше всего.
 
Близко, Господи мой, горячо?
Как найти – не открыл, не сказал.
И невидимый – был за плечом.
И не найденный нами – спасал.
 
* * *
 
И я предавал, и я смеялся. Тебя по ланитам бил!
Но всё, что однажды происходило –
не кончится никогда.
И нет непричастных – любой остался,
чем от начала был.
И вечно копьё прободает рёбра,
и вечно течет вода.
И вечно Пилат умывает руки и спрашивает у нас:
“Кого отпущу вам?” И наши глотки
не отвечают врозь...
За каждого Он принимает муку,
и длится она – сейчас.
И каждый в Пречистую Эту Руку – своими –
вбивает гвоздь.
И вечно приходим, не веря в чудо –
увидеть открытый склеп.
И вечно звезда озаряет сад, касаясь Его чела.
“Не я ли?” – спрашивает Иуда. –
“Не я ли?” – и крошит хлеб.
И место своё оставляет свободным,
вставая из-за стола.
 
*     *     *  
 
И стал мне понятен земной календарь.  
Матфея открыл — и повеял февраль.  
И я снегопасов увидел тогда,  
они с высоты пригоняли стада.  
   
Светящийся Марк открывается: март.  
И мокрые кровли, и с них — каплепад!  
И малые птицы, не веря копью,  
от Марта Евангелье медленно пьют.  
   
А после — лучи, лукоморие, луг,  
оставшийся снег по овражкам растает.  
Посмотрит Лука непоспешно вокруг,  
и тонкими стрелками лук прорастает.  
   
Но тянется горечь осенних костров,  
сиянье растёт и взрослеет туман:  
с горящей земли отнимая покров,  
последним идёт Иоанн.  
 

Осип Мандельштам
 
***
 
Образ Твой, мучительный и зыбкий,
Я не мог в тумане осязать.
"Господи!"- сказал я по ошибке,
Сам того не думая сказать.
 
Божье имя, как большая птица,
Вылетело из моей груди.
Впереди густой туман клубится,
И пустая клетка позади.
 
 

To Mysth
о! по ассоциации вспоминаются ещё стихи:
 
Архиепископ Иоанн (Шаховской)
 
Cинай
 
Где синеет Галилея,
Светит миру белой раной,
Как озерная лилея,
Кроткий Ангел гор Ливана.
 
А над миром смерть струится,
Раскаленный дух пустыни,
Черной кровью в далях стынет,
Убивает в небе птицу.
 
Моисей идет, бледнея,
Никого не узнавая,
Где арабы, где евреи,
Не понять в песках Синая.
 
У песков его предгорных
Продают в Египет брата,
И телец пасется черный,
Опоенный черным златом.
 
Все народы мира — дети,
Смерть играет с ними в скалах,
И идет на них оскалом
Двадцать первое столетье.
 
Не оливам, а кумирам
Люди власть земную дали.
И все громче звук над миром
Разбиваемых скрижалей.  
 
Беззащитность
 
Всё связано порукою земной -
За зверем ночь, простор за белой птицей;
Но кто укроется за белизной,
За ангела кто может заступиться?
 
Нет беззащитней в мире, чем они,
Нет утаенней их в холодном мире.
Пред ними надо зажигать огни,
Их надо петь на самой громкой лире.
 
И говорить, что ангелы всегда,
Спасая смертных, падают в пучину.
Они идут с волхвами, как звезда,
Хранят рожденье, пестуют кончину...
 
Но сколько оскорблений, сколько слов
Мир говорит об ангелах впустую -  
"Всё существует, средь земных основ,
И только ангелы не существуют!"
 
Хранитель ангел, если, и любя,
Твой шёпот я поранил невниманьем,
Прости меня. Я знаю, что тебя
Увидят все в час позднего свиданья.
 
Когда наступят сумерки земли
И свяжутся навек пустые речи,
Все ангелы придут, как корабли,
Последней беззащитности навстречу.

То Yulisska. Вы не обидитесь?
 
Не напрасно, не случайно  
Жизнь от Бога мне дана,  
Не без воли Бога тайной  
И на казнь осуждена.  
 
Сам я своенравной властью  
Зло из темных бездн воззвал,  
Сам наполнил душу страстью,  
Ум сомненьем взволновал.  
 
Вспомнись мне, забвенный мною!  
Просияй сквозь сумрак дум —  
И созиждется Тобою  
Сердце чисто, светел ум!
 
свт. Филарет, митр. Московский (Дроздов)

To свящ. Антоний
C Праздником!
Спасибо, что опередили со стихом!)

II. ВОЗВРАЩЕНИЕ БЛУДНОГО СЫНА
 
1
 
Иди, канцона, как тебе велят,
как в старину, когда еще умели,
одним поступком достигая цели,
ступить - и лечь.
И лечь к купели у Овечьих Врат
к родному бесноватому народу,
чтоб ангела, смущающего воду,
уже упавшим сердцем подстеречь.
 
И если впрямь нам вручена свобода -
ступай туда, где нечего беречь.
 
Мне часто снится этот шаг и путь,
как вещь, какую в детстве кто-нибудь
нам показал и вышел. И она
не названа, но кровью быть должна,
и с нею жить, и с ней держать ответ.
И путь смущенья и уничтоженья,
который, может быть, и я пройду,
но ты пройди, канцона. Если ж нет
в тебе терпенья - нет и нам прощенья,
и мы лепечем, как дитя в бреду,
и променяли хлеб на лебеду.
 
2
 
Да, как дитя, когда оно горит
в жару предновогодней скарлатины,
и будущего узкие картины
летят, как полоумный серпантин,
и в нем старуха. Шаркает, свистит,
внимательней, чем Гауф нас пугает,
глядит в котел и корень разгребает
и говорит при том: один, один...
 
Один ты, дух мой. Друг мой, прикипает
все варево для горьких именин.
 
Ты надо мной стоишь, как над котлом
с клубами легких, колотым стеклом
и кожицей лягушечьей внутри,
и говоришь: Вставай или умри! -
но лучше встань. Узнаешь по пути
что станет из рассыпанного звона
и почему он гибели искал.
Украдкой, раздвигая конфетти.
пойдем домой. Иди, моя канцона,
 
как кажется больному, что он встал,
и вот идет, хотя кругом - кристалл.
 
3
 
Идет, идет. Репей, болиголов,
трехлетняя крещенская крапива -
таким, как мы, такими, справедливо,
знакомые откроются луга
в сердцебиенье. Из твоих следов
по-птичьи пьет обогнанное нами -
и человеческими голосами,
напившись, делается. И тогда:
 
- Ты видишь, хлеб твой ест тебя, как пламя.
Как мы, ты не вернешься никуда.
 
Ты будешь с нами в спрятанном лесу.
Мы те, кого сморгнули, как слезу.
И наша смерть понравится тебе,
как старый ларчик в дорогой резьбе...
Но флагеллант, когда последний кнут
он истрепал - последними глазами
он мысленный занес бы за плечом.
Так ты, моя канцона, встань. И тут
дорога будет вобрана зрачками
 
и выпрямится островерхий дом.
И кто нам говорил, что мы умрем?
 
4
 
И блудный сын проснулся у крыльца,
где лег вчера, не зная, как признаться,
что он еще не умер. Домочадцы
толпятся в сердце, в окнах, на крыльце!
Но кто, как сердце, около отца
к нему выходит? - и перед собою
он падает, как зеркало кривое,
и трогает морщины на лице:
 
не я ли жил, не я ли был водою
и сам себя отобразил в конце...
 
И милует, и гладит колыбель.
И кажется, и движется купель:
- Где б ни был ты - ты был, как луч в луче,
в горячем плаче на моем плече.
Так встань и слушай и скажи за мной:
Да, верю я, и знаю, и владею,
как кровь живая, замкнутым путем
горячей тьмы, где, плача над собою,
звуча: - Я предварю вас в Галилее! -
 
мы, как слепцы последние, идем -
как зренье, сделанное веществом.
 
5
 
Прощай, канцона. Гордому уму
не попадайся, чтоб не различили
худых одежд, нечесанных волос.
 
А друга встретишь - поклонись ему,
как Бог судил, как люди научили,
как сердце разломилось и срослось.
И поклонись, и выпрямись без слез.
 
(Ольга Седакова)

 
Хвалите Господа с небес
И пойте непрестанно:
Исполнен мир Его чудес
И славой несказанной.
Хвалите сонм бесплотных сил
И ангельские лики:
Из мрака скорбного могил
Свет воссиял великий.
Хвалите Господа с небес,
Холмы, утесы, горы!
Осанна! Смерти страх исчез,
Светлеют наши взоры.
Хвалите Бога, моря даль
И океан безбрежный!
Да смолкнут вякая печаль
И ропот безнадежный!
Хвалите Господа с небес
И славьте, человеки!
Воскрес Христос! Христос воскрес!
И смерть попрал навеки!  
 
К. Р.

Озирая котел, в котором ты сам не варишься, презирая клятвы, которые мы даем, — не тверди мне, агностик, что ты во всем сомневаешься. Или нет, тверди — добавляя: "во всем твоем". Ибо есть твое — вопреки утвержденью строгому, что любая вера тобою остранена. Есть твое, и мне даже страшно глядеть в ту сторону — до того скупа и безводна та сторона. Где уж мне до упорства черствого, каменистого, хоть надень я мундир и ремнями перетянись. Есть твое, и в него ты веришь настолько истово, что любой аскет пред тобою релятивист. Ход туда мне закрыт. Дрожа, наблюдаю издали: кабала словес, ползучая каббала, лабиринты, пески, а меж ними такие идолы, что игрушками кажутся все мои купола.
Не тверди, обнимаясь с тартусцами и с венцами, рассыпая мелкие искры, как метеор, — что с таких, как я, начинаются все Освенцимы, ибо всякая твердая вера — уже террор. Как я знаю всю твою зыбкость, перетекание, разрушенье границ — соблазн его так влекущ! Есть твоя вертикаль, и она еще вертикальнее, но скрывает ее туман, оплетает плющ. Я боюсь плюща — хоть растенье, в общем, красивейшее. Так узорчат лист, так слаба курчавая плеть — но за слабостью этой темнеет такая силища, что и дубу, и грабу опасно туда смотреть.
Но хоть все пески, всю пустыню словами вымости, завали цветами, чей многоцветен пир, — не тверди, не пой мне о щедрой твоей терпимости и о том, как в сравнении с нею я нетерпим! О, ты терпишь всех, как большая белая бестия — унтерменша в коросте, прикованного к ярму. Я терплю этот мир иначе — как терпят бедствие. Извини, что я иногда нетерпим к нему.
Я не все говорю, не всему раздаю названия, вообще не стремлюсь заглядывать за края — ибо есть зазор спасительного незнания, что тебе и мне оставляет вера моя. В небесах случаются краски, которых в мире нет, — немучительная любовь и нестыдный стыд. Твой пустынный Бог никогда меня не помилует — мой цветущий тебя простит и меня простит.
(Д.Быков)

To meybe 07
 
Не поясните?

Арсений Тарковский
 
И это снилось мне, и это снится мне,
И это мне еще когда-нибудь приснится,
И повторится все, и все довоплотится,
И вам приснится все, что видел я во сне.
 
 
Там, в стороне от нас, от мира в стороне
Волна идет вослед волне о берег биться,
А на волне звезда, и человек, и птица,
И явь, и сны, и смерть – волна вослед волне.
 
 
Не надо мне числа: я был, и есмь, и буду,
Жизнь – чудо из чудес, и на колени Чуду
Один, как сирота, я сам себя кладу,
Один, среди зеркал – в ограде отражений
Морей и городов, лучащихся в чаду.
И мать в слезах берет ребенка на колени.