Служба поддержки+7 (496) 255-40-00
IForum (Открыто временно, в тестовом режиме, не поддерживается.)

   RSS
Благодатная поэзия
 
Страничка для православных поэтов, и для поэтов, не называющих себя православными, но своим творчеством умягчающих, укрепляющих и окрыляющих человеческую душу.
Страницы: Пред. 1 2 3 4 5 ... 9 След.
Ответы
 
To lb
Цитата
(Если вопрос серьезный - надо открыть новую тему, так и назвать: "Гонения верующих", чтобы здесь не было оффтопа)
 Извините, мою непринуждённость общения - как ветром сдуло. Закругляюсь.
 
To Mysth
 
Цитата
Тем не менее кто-то из сербских святых называл князя Мышкина лучшим воплощением христоликого героя в литературе.
Иустин Попович. У него была книга о Достоевском.
Просто Христа никто не пытался воплотить в литературных героях, ИМХО.
 
To lb
   
Цитата
Простите за непонятливость? Но что за "гонения верующих"?! Или это вы о криуте, ДеБур, Профете и Хэнке, которые считают себя изгнанными из КиН?    (Если вопрос серьезный - надо открыть новую тему, так и назвать: "Гонения верующих", чтобы здесь не было оффтопа)
Ну что вы! Никаких гонений в этом отношении я не испытывал в КиНе. Меня изгнали оттуда как ученого-историка, из исторической темы, чтобы я не мешал дилетантам выдвигать свои гениальные альтернативные концепции истории России. Так что лучше создайте в КиНе тему "Гонения на ученых"
 
To Хэнк
 
Цитата
Иустин Попович. У него была книга о Достоевском.
 
Точно! Спасибо большое. Читала эту книгу, восхищалась - но что-то с памятью моей стало...  
 
To Божий одуванчик
   
Цитата
Но я подозреваю в цинизме и Лб и Набокова
Про гонения на верующих Вы и вправду погорячились. Вот гонения на религию - безусловно. А остальное всё у автора носит личный характер.
 
Набокова-то у Вас какая причина подозревать? Из-за Лолиты, да? Вот когда он написал конкретный стих про дохлого пса, ему было 22 года вроде.  
 
Конечно, сыну либерального политика трудно было бы быть православным,  
Вы читали стихи Есенина дореволюционного и первого послереволюционного периода? Огромная разница по отношению к религиозным вопросам.
Но никто не скажет, что его подростковая православная лирика была циничной.
 
Лолиту Набоков написал, когда ему было глубоко за 50. Да и то, Лолита-то, рассказ об извращенце, который сам понимает, как это у него произошло, в общем не антихристианское произведение.
 
To Mysth
А вот нашел интересное эссе о Набоковом и Достоевском. Подумал, что Набоков сам мог осуждать такое представление о Христе, которое он посвятил Достоевскому:
 
 
Цитата
Ранний Набоков отвергает акцентирование трагических сторон в искусстве. Именно поэтому он не принимает Достоевского, миропонимание которого кажется поэту нарушением Божьего Завета. Христианской формуле "грех уныния" Набоков придает глобальное значение, исключая из своей лирики вместе с темой уныния и тему сострадания мучениям ближнего. Вера набоковского лирического героя состоит в том, что предназначение человека - не останавливаться на темных сторонах жизни, не замечать вообще ущербности мира здешнего, - а "искать Творца в творенье". В стихотворении "Жемчуг" (1923) лирический герой - ныряльщик за жемчугом; он из-под толщи вод внемлет "шелковому звуку // уносящейся ... ладьи" Пославшего его. По Набокову, Сам Господь оставил человеку Завет не замечать трагических диссонансов земного существования. Отвергающую оценку трагическому слышим в стихотворении "Достоевский" (1919):  
 
 
"Подумал Бог: ужель возможно,  
что все дарованное Мной  
так страшно было бы и сложно?"  
 
 
Герой Набокова так формулирует свою веру: "Люблю зверей, деревья, Бога, // и в полдень луч, и в полночь тьму".  
Создание Божие пЂ­ мир пЂ­ в его первых поэтических сборниках наделен отблесками райской красоты.
http://www.knls.net/rus/transcripts/nabokov.htm  
 
Ссылку советую прочитать Божьему Одуванчику, чтобы составить более полное впечатление о Набокове.
 
To Хэнк
 
Цитата
Да и то, Лолита-то, рассказ об извращенце, который сам понимает, как это у него произошло, в общем не антихристианское произведение.
А вот находятся же такие, которые этого не понимают. Помню выступление некоего Дунаева по "Радонежу": в "Лолите", дескать, "смакование извращений". Похоже, сам он романа не читамши - иначе бы такого не ляпнул.  
Всякая страсть, по христианскому разумению, это несчастье - даже если тот, кто ее испытывает, с нею не борется. Вот и Г.Г. показан несчастным человеком. Со стороны читателя он вызывает, вместе с отвращением, также и сострадание - ну, например, как к прокаженному. В этом отношении роман даже христианский.  
 
...и это не говоря уж о более глубоком прочтении на уровне "Оригинала Лолиты".
 
To meybe 07
 
Цитата
"смакование извращений".
Просто считается, что зло не нужно изображать вообще, чтобы его не стало больше.
 
Цитата
Всякая страсть, по христианскому разумению, это несчастье - даже если тот, кто ее испытывает, с нею не борется. Вот и Г.Г. показан несчастным человеком. Со стороны читателя он вызывает, вместе с отвращением, также и сострадание - ну, например, как к прокаженному. В этом отношении роман даже христианский.
Есть другая точка зрения, биографа Набокова, Брайана Бойда:
 
Цитата
Набоковская оценка Гумберта, данная им вне романа, была резкой: «жестокий и тщеславный негодяй, ухитряющийся выглядеть „трогательным“»8.
Он считает, что сострадание к Гумбольту вызывается мастерской защитой самого Гумбольта, и многие попадают в эту ловушку и жалеют его:
 
Цитата
Такова «защита Гумберта». Она представляется на редкость убедительной, во всяком случае некоторых из присяжных женского и мужеского пола она определенно убеждает. Завершив пересказ фабулы «Лолиты», Лайонел Триллинг пишет: «Постепенно мы приходим к тому, что прощаем его проступок… Мне определенно не удалось проникнуться нравственным возмущением… Гумберт более чем готов признать себя чудовищем, но мы обнаруживаем, что соглашаемся с ним все в меньшей и меньшей степени»7. Подобно многим читателям, Триллинг принимает лишь ту версию личности Гумберта, которую сам же Гумберт ему и подсунул; он реагирует на красноречие Гумберта, а не на предъявляемые Набоковым доказательства. Позволяя нам увидеть историю Гумберта его собственными глазами, Набоков предупреждает нас: разум обладает силой, позволяющей ему отыскивать рациональные основания для любого вреда, который он причиняет, и чем изощреннее наш разум, тем с большей настороженностью нам следует к нему относиться.
http://lib.rus.ec/b/252426/read#r640  
 
Их-то Господь – вон какой!
 
Он-то и впрямь настоящий герой!
 
Без страха и трепета в смертный бой
 
Ведет за собой правоверных строй!
 
И меч полумесяцем над головой,
 
И конь его мчит стрелой!
 
 
 
А наш-то, наш-то – гляди, сынок –
 
А наш-то на ослике - цок да цок -
 
Навстречу смерти своей.
 
 
 
А у тех-то Господь – он вон какой!
 
Он-то и впрямь дарует покой,
 
Дарует-вкушает вечный покой
 
Среди свистопляски мирской!
 
На страсти-мордасти махнув рукой,
 
В позе лотоса он осенен тишиной,
 
Осиян пустотой святой.
 
 
 
А наш-то, наш-то – увы, сынок –
 
А наш-то на ослике - цок да цок -
 
Навстречу смерти своей.
 
 
 
А у этих Господь – ого-го какой!
 
Он-то и впрямь владыка земной!
 
Сей мир, сей век, сей мозг головной
 
Давно под его пятой.
 
Виссон, багряница, венец златой!
 
Вкруг трона его веселой гурьбой
 
- Эван эвоэ! – пляшет род людской.
 
Быть может, и мы с тобой.
 
 
 
Но наш-то, наш-то – не плачь, сынок –
 
Но наш-то на ослике - цок да цок -
 
Навстречу смерти своей.
 
 
 
На встречу со страшною смертью своей,
 
На встречу со смертью твоей и моей!
 
Не плачь, она от Него не уйдет,
 
Никуда не спрятаться ей!
 
(Тимур Кибиров)
 
В больнице
 
Стояли как перед витриной,  
Почти запрудив тротуар.  
Носилки втолкнули в машину.  
В кабину вскочил санитар.  
 
И скорая помощь, минуя  
Панели, подъезды, зевак,  
Сумятицу улиц ночную,  
Нырнула огнями во мрак.  
 
Милиция, улицы, лица  
Мелькали в свету фонаря.  
Покачивалась фельдшерица  
Со склянкою нашатыря.  
 
Шел дождь, и в приемном покое  
Уныло шумел водосток,  
Меж тем как строка за строкою  
Марали опросный листок.  
 
Его положили у входа.  
Все в корпусе было полно.  
Разило парами иода,  
И с улицы дуло в окно.  
 
Окно обнимало квадратом  
Часть сада и неба клочок.  
К палатам, полам и халатам  
Присматривался новичок.  
 
Как вдруг из расспросов сиделки,  
Покачивавшей головой,  
Он понял, что из переделки  
Едва ли он выйдет живой.  
 
Тогда он взглянул благодарно  
В окно, за которым стена  
Была точно искрой пожарной  
Из города озарена.  
 
Там в зареве рдела застава,  
И, в отсвете города, клен  
Отвешивал веткой корявой  
Больному прощальный поклон.  
 
«О господи, как совершенны  
Дела твои, - думал больной, -  
Постели, и люди, и стены,  
Ночь смерти и город ночной.
 
Я принял снотворного дозу  
И плачу, платок теребя.  
О боже, волнения слезы  
Мешают мне видеть тебя.  
 
Мне сладко при свете неярком,  
Чуть падающем на кровать,  
Себя и свой жребий подарком  
Бесценным твоим сознавать.  
 
Кончаясь в больничной постели,  
Я чувствую рук твоих жар.  
Ты держишь меня, как изделье,  
И прячешь, как перстень, в футляр».
(Б.Пастернак)
 
"У Пастернака есть стихотворение “В больнице”, которое надо было бы знать всем живущим в пустыне жизни. В нем о человеке, подобранном на улице “скорой помощью” и умирающем в больнице. Вот его мысли, когда он узнал, что умирает:  
 
О, Господи! Как совершенны
Дела Твои, - думал больной,  
Постели, и люди, и стены,
Ночь смерти и город ночной.  
 
Я принял снотворного дозу
И плачу, платок теребя,
О Боже! Волнения и слезы
Мешают мне видеть Тебя.  
 
Мне сладко при свете неярком,
Чуть падающем на кровать,
Себя и свой жребий подарком
Бесценным Твоим сознавать..  
 
Для меня это звучит так же, как слова умирающего Златоуста: “Слава Богу за все”.  
 
(С.И.Фудель "У стен Церкви")
 
 
 
To Mysth
Да, очень сильная вещь! На мой вкус, лучшая у Пастернака.
 
Щекою прижавшись к шинели отца –  
Вот так бы и жить.  
Вот так бы и жить — ничему не служить,  
Заботы забыть, полномочья сложить,  
И все попеченья навек отложить,  
И глупую гордость самца.  
Вот так бы и жить.  
 
На стриженом жалком затылке своем  
Ладонь ощутить.  
Вот так быть любимым, вот так бы любить  
И знать, что простит, что всегда защитит,  
Что лишь понарошку ремнем он грозит,  
Что мы не умрем.  
 
Что эта кровать, и ковер, и трюмо,  
И это окно  
Незыблемы, что никому не дано  
Нарушить сей мир и сей шкаф платяной  
Подвинуть. Но мы переедем зимой.  
Я знаю одно,  
 
Я знаю, что рушится все на глазах,  
Стропила скрипят,  
Что релятивизмом кичится Пилат,  
Что стены, как в доме Нуф-Нуфа, дрожат,  
Что в окна ползет торжествующий ад,  
Хохочущий страх,  
 
Что хочется грохнуть по стеклам в сердцах,  
В истерику впасть,  
Что легкого легче предать и проклясть  
В преддверьи конца.  
И я разеваю слюнявую пасть,  
Чтоб вновь заглотить галилейскую снасть  
И к ризам разодранным Сына припасть  
И к ризам нетленным Отца!  
 
Припавши щекою, наплакаться всласть  
И встать до конца.  
 
(Тимур Кибиров)
 
То в небеса, то вниз лечу,
То не подняться, то бегу -
Нет постоянства!
Могу быть здесь, но не хочу,
Хочу быть там, но не могу -
О окаянство!
 
Ужель другого нет пути?
Доколе стрелы отражать,
Ввергаясь в ямы?
То побеждать, то в плен идти -
До гроба ль будет поражать
Адам Адама?
 
Иеромонах Роман.
2оо6.
 
На Страстной неделе
 
Жених в полуночи грядет.
Но где же раб Его блаженный,
Кого Он бдящего найдет?
И кто с лампадою возжженной
На брачный пир войдет за Ним
 
В ком света тьма не поглотила?
О, да исправится, как дым
Благоуханного кадила,
Моя молитва пред Тобой!
Я с безутешною тоской
В слезах взираю издалека
И своего не смею ока
Воздеть к чертогу Твоему.
 
Где одеяние возьму?
О Боже, просвети одежду
Души истерзанной моей,
Дай на спасенье мне надежду,
Во дни святых Твоих Страстей.
 
Услышь, Господь, мои моленья
И Тайной вечери Твоей,
И всечестнаго омовенья
Прими причастника меня.
 
Врагам не выдам тайны я,
Воспомянуть не дам Иуду
Тебе в лобзании моем, –
Но за разбойником я буду
Перед Святым Твоим крестом
Взывать коленопреклоненный;
О помяни, Творец вселенной,
Меня во Царствии Твоем!
 
К.Р.
 
(Великий князь Константин Константинович Романов. 1858-1915.)
 
Екатерининский канал
 
На канале шлепнули царя -
Действо супротивное природе.
Раньше убивали втихаря,
А теперь при всем честном народе.
 
На глазах у питерских зевак
Барышня платочком помахала,
И два парня, русский и поляк,
Не могли ослушаться сигнала.
 
Сани - набок... Кровью снег набух...
Пристяжная билась, как в припадке...
И кончался августейший внук
На канале имени прабабки.
 
Этот март державу доконал.
И хотя народоволке бедной
И платок сигнальный, и канал
Через месяц обернулись петлей,
 
Но уже гоморра и содом
Бунтом и испугом задышали
В Петербурге и на всем земном
Сплюснутом от перегрузок шаре.
 
И потом, чем дальше, тем верней,
Все и вся спуская за бесценок,  
Президентов стали, как царей,
Истреблять в "паккардах" и у стенок.
 
В письма запечатывали смерть,
Лайнеры в Египет угоняли...
И пошла такая круговерть,
Как царя убили на канале.
 
1972
Владимир Николаевич Корнилов.
(1928-2оо2. Поэт и прозаик. Участвовал в правозащитном движении.
В 1977 исключен из СП. Восстановлен в 1988.)
 
Ах, какая ночь, какая луна,
Ах, какая в саду стоит тишина!
Еле-еле молитва слышна.
 
Ах, как пахнет трава, серебрится листва,
Как темна и тепла небес синева!
Ах, как странны Его слова.
 
Видно, притчами Он говорил опять.
Нам гипербол этих нельзя понять.
И вольно ж Ему нас пугать!
 
Да чего нам бояться - ведь рядом Он!..
Засыпает Петр. Ему снится сон,
Дивный сон из грядущих времен.
 
Витражи там сияют, орган поет,
Гордый кесарь в Каноссе смиренно ждет,
Граф Бульонский в поход идет.
 
Ко святому Франциску птицы летят,
И премудрость суммирует Аквинат...
Петр во сне улыбнулся. Он рад.
 
Иоанну не хуже видится сон -
Из полночных стран, грядущих времен
Слышит он веселый трезвон!
 
Над равниной великою колокола
Весть благую несут от села до села.
Золотые горят купола.
 
В лапоточках стареньких Серафим
Там копает картошку, а рядом с ним
Светлый ангел парит, незрим!..
 
Иоаннов брат тоже сладко спит.
Он с Учителем рядом во сне сидит.
Страшный Суд Учитель творит!
 
Зрит Иаков воочью конец времен -
И повержен Змий, и пал Вавилон,
Род людской воскрешен и спасен!..
 
Ах, какие сны, как тих небосвод.
Утирает Спаситель кровавый пот.
Приближается Искариот.
 
(Тимур Кибиров)
 
To Mysth
ух, здорово как!  
 
Жена Достоевского
 
Нравными, вздорными, прыткими
Были они испокон.
 
Анна Григорьевна Сниткина
Горлица - среди ворон.
 
Кротость - взамен своенравия,
Ангел - никак не жена.
Словно сама Стенография,
Вся под диктовку жила.
 
Смирная в славе и горести,
Ровно, убого светя,
Сниткина Анна Григорьевна
Как при иконе - свеча.
 
Этой отваги и верности  
Не привилось ремесло.
Больше российской словесности
Так никогда не везло.
 
1965
Владимир Корнилов
 
А что есть счастье?! Василек во ржи,
Прохладный, тихий вечер после зноя.
Когда к тебе ребенок твой бежит,
Когда жена любимая с тобою.
 
Когда ты видишь Божью благодать
В деревьях, травах, утреннем тумане,
Когда ты начинаешь понимать
Сокрытый смысл невзгод и испытаний.
 
Когда, смирясь, расстанешься с мечтой,
Когда уступишь ближнему дорогу
И вновь перед иконою святой
За все несчастья скажешь: «Слава Богу!»
 
И все же это счастие пройдет,
Оно не даст душе успокоенья,
Пока она к Творцу не отойдет
И не получит у Него прощенья.
 
Протоиерей Анатолий Трохин
 
Ах, какая благодать, в горе видеть благодать!
И ругающему вас руку радостно подать!
Слава Богу за шпану, за убогость, за войну.
За ослепший правый глаз. И за нищую страну.
 
To lb
 Знаете ли Вы, что не один Трохин так думает. И не только протоиереи так думают. Но, наверное, они все глупее Вас.
   
 
To Божий одуванчик
А я было подумал, что и вы в числе сторонников Трохина. Но вы испытания не одолели...
 
Когда святитель Иоанн Златоуст, истощенный после многих месяцев пути, сломленный физически, но не сломленный духовно, предавал свой дух в руки Божии в далеком от Константинополя абхазском селении Команы (где ныне, на месте исповеднической и мученической кончины, в его честь стоит монастырь), он сказал: «Слава Богу за все». Эти слова могут служить жизненным девизом каждого из нас. Мы с легкостью благодарим Бога за радости, за победы и приобретения, за прекрасные прожитые дни, за добрых людей, встреченных нами, но как трудно бывает возблагодарить Бога за болезнь, за скорбь, за испытания, за злого человека, повстречавшегося на нашем пути, – за все то, что составляет наш жизненный крест…
 
Будем молить Господа, чтобы Он, пронесший Свой Крест до конца, помогал и нам нести свой жизненный крест. Будем обращаться с молитвами к святым, чтобы они своей жизнью и своими писаниями научали нас тому, как мы должны жить и исполнять эту заповедь Божию.
 
(Митрополит Иларион)
 
To lb
Вы всё в игрушки играетесь. Опять хотите сказать, что в Вашем стихотворении благодатный смысл?!
 
Не одолела. Ставлю плюсик.  
 
ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ БАЛЛАДА
 
 
 
 
Я знал, что меня приведут  
 
На тот окончательный суд,    
 
Где все зарыдают, и всё оправдают,  
 
И все с полувзгляда поймут.    
 
И как же, позвольте спросить,    
 
Он сможет меня не простить,    
 
Чего ему боле в холодной юдоли,      
 
Где лук-то непросто растить?        
 
Ведь должен же кто-то, хоть Бог,    
 
Отбросив возвышенный слог,    
 
Тепло и отрадно сказать мне: «Да ладно,  
 
Ты просто иначе не мог!» —          
 
И, к уху склонясь моему,            
 
Промолвить: «Уж я-то пойму!».        
 
Вот так мне казалось; и как оказалось —    
 
Казалось не мне одному.              
 
 
 
 
…Теперь на процессе своем            
 
Стоим почему-то втроем:              
 
Направо ворота, налево гаррота,      
 
А сзади лежит водоем.                
 
 
 
 
И праведник молвил: «Господь,        
 
Я долго смирял свою плоть,          
 
Мой ум упирался, но ты постарался —  
 
И смог я его побороть.                
 
Я роздал именье и дом,                          
 
Построенный тяжким трудом, —          
 
Не чувствуя срама, я гордо и прямо    
 
Стою перед Вышним судом».            
 
 
 
 
Он смотрит куда-то туда,              
 
Где движется туч череда,              
 
И с полупоклоном рассеянным тоном    
 
Ему отвечает: «Да-да».      
 
 
 
 
И рядом стоящий чувак                
 
Сказал приблизительно так:            
 
«Ты глуп, примитивен, ты был мне противен,  
 
Я был твой сознательный враг.        
 
Не просто озлобленный гном,          
 
Которому в радость погром, —          
 
О, я был поэтом, о, я был эстетом,    
 
О, я был ужасным говном!              
 
Я ждал, что для всех моих дел        
 
Положишь ты некий предел, —          
 
Но, словно радея о благе злодея,      
 
Ты, кажется, недоглядел.              
 
Я гордо стою у черты                  
 
На фоне людской мелкоты:              
 
Доволен и славен, я был тебе равен —  
 
А может, и выше, чем ты!».            
 
 
 
 
Он смотрит туда, в вышину,            
 
Слегка поправляет луну                
 
Левее Сатурна — и как-то дежурно      
 
«Ну-ну, — отвечает, — ну-ну».        
 
 
 
 
Меж тем все темней синева            
 
Все легче моя голова.                
 
Пришла моя очередь себя опорочивать,  
 
А я забываю слова.                    
 
Среди мирового вранья      
 
Лишь им и доверился я,                
 
Но вижу теперь я, что все это перья,  
 
Клочки, лоскутки, чешуя.              
 
Теперь из моей головы                
 
Они вылетают, мертвы,                
 
Мой спич и не начат, а что-либо значит  
 
Одно только слово «увы».              
 
 
 
 
Всю жизнь не умея решить,            
 
Подвижничать или грешить, —          
 
Я выбрал в итоге томиться о Боге,    
 
А также немножечко шить;              
 
И вот я кроил, вышивал,              
 
Не праздновал, а выживал,            
 
Смотрел свысока на фанатов стакана,  
 
На выскочек и вышибал —              
 
И что у меня позади?                  
 
Да Господи не приведи:                
 
Из двух миллионов моральных законов  
 
Я выполнил лишь «Не кради».          
 
За мной, о верховный ГУИН,            
 
Так много осталось руин,              
 
Как будто я киллер по прозвищу Триллер,  
 
Чьей пищею был кокаин.                
 
И все это ради того,                  
 
Что так безнадежно мертво —          
 
Всё выползни, слизни, осколки от жизни,  
 
Которой живет большинство;            
 
И хроникой этих потерь                
 
Я мнил оправдаться теперь?            
 
Прости меня, Боже, и дай мне по роже —  
 
Я этого стою, поверь.                
 
 
 
 
Он смотрит рассеянно вдаль,          
 
Я, кажется, вижу печаль              
 
В глазах его цвета усталого лета —    
 
Хорошая строчка, и жаль,              
 
Что некому мне, старику,              
 
Поведать такую строку;                
 
Он смотрит — и скоро взамен приговора  
 
«Ку-ку», произносит, «ку-ку».          
 
 
 
 
И мы остаемся втроем                  
 
В неведенье полном своем;            
 
Нам стыдно, слюнтяям, что мы отвлекаем,  
 
Подумать ему не даем,                
 
Но праведник дышит тяжкО              
 
И шепчет ему на ушко:                
 
«Ну ладно, понятно, хотя неприятно,  
 
Но Господи, дальше-то что?!».        
 
 
 
 
И он, подавляя смешок,                
 
Как если б морской гребешок          
 
Спросил его «Боже, а дальше-то что же?» —  
 
«Да что? — говорит. — На горшок».    
 
 
 
 
И вот мы сидим на горшках,            
 
Навек друг у друга в дружках;        
 
Зима наступает, детсад утопает        
 
В гирляндах, игрушках, флажках.      
 
Мой ум заполняет не то,              
 
Что прожито и отжито,                
 
А девочка Маша, и манная каша,        
 
И что-то еще из Барто,              
 
Но я успеваю вместить,              
 
Что он и не мог не простить —        
 
И этого, справа, по имени Слава,    
 
Что всех собирался крестить,        
 
И этого тоже козла,                  
 
Эстета грошового зла,                  
 
Сидящего слева, по имени Сева,      
 
И третьего — кто он? Не зна…        
 
Он всех нас простит без затей,      
 
Но так, как прощают детей,          
 
Чьи ссоры (при взгляде серьезного дяди)  
 
Пустого ореха пустей.                
 
 
 
 
Но краем сознанья держась            
 
За некую тайную связь,                
 
Без коей я точно подох бы досрочно    
 
И был совершенная мразь, —            
 
Уставясь в окно, в полумрак,          
 
Где бегает радостно так              
 
Толпа молодежи, — я думаю: «Боже!    
 
А надо-то было-то как?»              
 
 
 
 
Он смотрит рассеянно вбок,            
 
И взор его так же глубок,            
 
Как тьма океана; но грустно и странно,  
 
Как будто он вовсе не Бог,            
 
Он мне отвечает: «Вот так,            
 
Вот так вот», — и делает знак,        
 
Но этого знака среди полумрака        
 
Уже мне не видно никак.              
 
Он что-то еще говорит,                
 
И каждое слово горит,                
 
Как уголь заката; шумит, как регата,  
 
Когда над волною парит,              
 
И плещет, как ветка в грозу,        
 
И пахнет, как стог на возу —        
 
Вот так: бобэоби… но нет, вивиэре…  
 
Потом моонзу, моонзу!  
 
(Д.Быков)              
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Из статьи И.Роднянской. Предыдущий текст цитирую в "Скоромной страничке", там же и ссылка.
 
«Экстремизм» о. Шмемана немного отпугивает — если вспомнить, сколько лирических жемчужин рождено именно тем импульсом, какой он не без раздражения квалифицирует как «религиозное чувство». К ним, этим драгоценностям, безусловно относится и Богородичная молитва Лермонтова, и медитация «Когда волнуется желтеющая нива…». Но не к духовной поэзии  в драматически-тесном смысле, которому я стремлюсь здесь следовать[5]. А вот строки Пушкина, написанные в 1828 году в день рождения, — духовные стихи, испытующие истину веры радикальным мятежом духа: «Кто меня враждебной властью / Из ничтожества воззвал, / Душу мне наполнил страстью, / Ум сомненьем взволновал?..» Эта провокация (я всегда изумлялась, как Пушкин решился в те времена эдакое опубликовать), так же как и вера, — следуя определению о. Шмемана — «обращена на Другого, она есть выход человека за пределы своего „я”, коренное изменение взаимоотношений его прежде всего с самим собой»[6]. Тут бесцеремонное требование отклика Другого, Его ответа — на пороге либо «метанойи», перемены ума, либо окончательного падения.
 
 
 
* * *
Живые капли стёкла бороздят
Подобно жизням, к Вечности спешащим.
Уединись. Послушай шум дождя,
Исполнись неотмирности целЯщей.
 
О неотмирность! Ты вовне и в нас,
И Царствие не кажется мечтою.
Блажен, кого находит Божий глас,
Его прикосновение Святое.
 
Бегут, бегут, у каждой почерк свой,
ВлилАсь, пропала - участи нет гОршей...
Не страшно быть и каплей дождевой,
Ведь и она изочтенА Сотворшим.
 
2оо6
(Стр. 61.)
 
* * *
Прохожу меж берёзок и сосен,
Собираю грибы и слова.
И следит паутинная осень,
Как росою играет листва.
 
Паучок опустился в лукошко,
Чуть помедлил - и вниз головой.
А в опалой дубовой ладошке
ЦЕло море воды дождевой.
 
У воды комары обсыхают,
Тишину среди мхов сторожу.
Запах детства вдыхаю, вдыхаю,
И дитём на лисичку гляжу.
 
2оо6
(Стр. 75.)
 
* * *
Помню раньше в миру был затейник
И повсюду как рыба в воде.
А теперь я плохой собеседник,
Устаю и от близких людей.
 
Суетой наполняться - доколе?
Путь недальний и встреча близка.
Журавлиные зовы над полем
Снова душу влекут в облака.
 
Вот и яблони листья роняют,
Закрывая тропинку в саду.
Зазывают меня, зазывают...
Слышу-слышу, конечно, приду.
 
2оо6
(Стр. 76.)
 
* * *
Здесь ближе искры небосвода,
Здесь ни людей, ни суеты...
Не знает пустоты природа? -
Монах не знает пустоты.
 
Он словно вырвался из плена,
И мир ему не господин.
Когда бы не было замены -
Ужели выжил бы один?
 
Он всех и вся давно оставил,
И всё-таки не нищ, не сир,
И славит сердцем и устами
Того, Кто заменил весь мир.
 
2оо6
(Стр. 93.)
 
***
О безмятежность тихого скита,
Где звук пустой - известность, знаменитость!
Целительны безлюдные места:
В них царствуют безвестность и забытость.
 
Порою и колодцу муть грозит,
А луже не угнаться за колодцем...
Не трогайте её - и отразит
Луну и звёзды, облака и солнце.
 
2оо7
(Стр. 122.)
 
Из книги иеромонаха Романа «Одинокий путь».
 
 
Цитата
Зазывают меня, зазывают...  
Слышу-слышу, конечно, приду.
 ох, хорошо!  
 
 
На библейские темы
 
Да будет ведомо всем,
Кто  
Я  
Есть:
Рост - 177;
Вес - 66;
Руки мои тонки,
Мышцы мои слабы,
И презирают станки
Кривую моей судьбы;
От роду - 40 лет,
Прожитых напролет,
Время настало - бред,
Одолеваю вброд:
Против МЕНЯ - войска,
Против МЕНЯ - штыки,
Против МЕНЯ - тоска
(Руки мои тонки);
Против МЕНЯ - в зенит
Брошен радиоклич,
Серого зданья гранит
Входит со мною в клинч;
Можно меня смолоть
И с потрохами съесть
Хрупкую эту плоть
(Вес - 66);
Можно меня согнуть
(От роду - 40 лет),
Можно обрушить муть
Митингов и газет;
Можно меня стереть -
Двинуть махиной всей,
Жизни отрезать треть
(Рост - 177).
- Ясен исход борьбы!..
- Время себя жалеть!..
(Мышцы мои слабы)
Можно обрушить плеть,
Можно затмить мне свет,
Остановить разбег!..
Можно и можно...
Нет.
Я ведь - не человек:
(Рост - 177),
Я твой окоп, Добро,
(Вес - 66),
Я - смотровая щель
(Руки мои тонки),
Пушки твоей ядро
(Мышцы мои слабы),
Камень в твоей праще.
 
1966
Юлий Даниэль (1925-1988)
Страницы: Пред. 1 2 3 4 5 ... 9 След.