Служба поддержки+7 (496) 255-40-00
IForum (Открыто временно, в тестовом режиме, не поддерживается.)

   RSS
Жив ли интерес к поэзии в наши дни?
 
Известно, что сейчас очень мало осталось людей, которые читают Пушкина для себя, а будучи поэтом прославиться очень трудно, видимо потому, что большинство современных людей не чувствует музыку стихов, а интересуется больше содержанием, следовательно большинству людей интереснее читать прозу, чем стихи. Наша современница поэтесса Вера Павлова получила премию, как мне кажется, тоже за содержание своих стихов.
Пишите те, кто со мной не согласен, и ещё мне хотелось бы узнать - есть ли у нас в сети люди, которые читают стихи известных поэтов просто для себя, и если да, то что понравилось и почему?
Страницы: Пред. 1 ... 84 85 86 87 88 ... 177 След.
Ответы
 
к радости
 
у нас на полушку надежды
любви на пятак серебром
а можно я стану как прежде
твоим моя радость ребром?
дивина в отставке ундина  
на суше чтоб мне не пропасть
прими меня в область грудины  
желательно в левую часть
 
шальную как пуля походку
прохладный как воля глоток
сменяю в лабазе на водку
на хлеб и на черный платок
привыкну что пьется мне горько
и в крошках моя простыня
а ты поскользнувшись на горке
возьмешь и сломаешь меня
 
(Елена Элтанг)
 
 
ТАТЬЯНА ЩЕРБИНА
 
 
О ПРЕДЕЛАХ
 
Цикады, мой Рамзес, поют цикады.
Цикуты мне, Сократ, отлей цикуты.
В ЦК, не обратишься ли в ЦК ты?
Нет, брат мой разум, я, душа, не буду.
 
Постройки, мой кумир, смотри, постройки.
Мы разве насекомые, чтоб в ульях
кидаться на незанятые койки
и тряпочки развешивать на стульях?
 
Открой ее, Колумб, отверзь скорее,
вести земную жизнь упрел потомок.
Куда податься бедному еврею,
куда направить этот наш обломок?
 
Приятель мой, мутант неотверделый,
безумный мой собрат неукротимый!
У рвоты и поноса есть пределы,
и вот они. Да вот они, родимый.
 
1987
 
 
To Mysth
Я помню это стихотворение - Татьяна его
читала нам как раз в году 1984-5.
Видимо она дописала его и обозначила дату 1987.
 
Преятель мой, мутант неотверделый,
У рвоты и поноса есть пределы!
В ЦК, не обратишься ли в ЦК ты?  
Нет, брат мой разум, я, душа, не буду.
 
Мы разве насекомые, чтоб в ульях  
Кидаться на незанятые койки.
Цикуты мне, Сократ, отлей цикуты.
Цикады, мой Рамзес, поют цикады.  
 
 
 
АЛФАВИТНЫЙ ПОРЯДОК
 
А – человек номер раз, первый ад в первый рай мне плеснувший
Б – как беда, было больно, бессмысленна битва над бездной
В – это важно, весомо, на вы, да на волю и вон
Г – гордость, грязь, города с голубями, но голубь, Господь
Д – деструктивный, как демон, другой, по дороге из детства
Е – это список, что есть, если б в нём не ехидное "если"
Ё – ё-моё, ёлка-палка, всё б ёрничать, ёж вашу двадцать
Ж – жутко жалко жужжа и жеманно, жемчужно
З – это зло, объясните за что, и зачем, и за коим,
И – и к тому же, и ты, Брут, опять итд итп
Й – как икота, смешно, когда кто-то непроизвольно
К – красотища и кум королю в катастрофы не верит
Л – лёгкий листик лесной и лисичкина льнущая ласка
М – не метро, не макдональдс, но буква мерцает и манит
Н – нетопырь, недострой, непокой, ну ни так и ни эдак,
О – ого-го, о не надо, о Боже, о да, ой что вышло,
П – это полный плохец, но на помощь приходит привычка
Р – это риск, рык, решенье, рога враскоряку и робость
С – стробоскоп, стратосфера, сейсмический – слово как слово
Т – это ты, это точно и твёрдо, и трудно, и только
У – воют волки, гудят поезда, и уходят, уходят...
Ф – фуга, фига, где фу как фигово и фи как фигово
Х – хрупкость, хаос и хлам, и хорошее тоже, Христос
Ц – целоваться, конечно – целительно, цельно и цепко
Ч – чёрный час, чистота чеснока и частотность по числам
Ш – это шаткий шалаш, шорох, шум – от шута до шамана
Щ – наша буква, в других языках нету щучья веленья
Ь,Ъ – знак немоты, но поди ж ты – влиянья
Ы – как мычание мы, дык на мыло, и дым коромыслом
Э – фуэтэ, эностранный задэ, не бросайте в бидэ
Ю – вьются тучи, вьюны, лют кто любит, юлит кто любим
Я – это я, уникальный объект, что не всякому ясно.
 
1999
(Татьяна Щербина)
 
Колыбельная бессоницы
 
Вот на гребне хохолок,
вот на небе потолок,
на постели леность в теле,  
хоть душа летит в метели,
хоть в буране, в бушуе,
сны сверкают в чешуе.
 
Вот на улице лампадка
у плаката. Вот заплатка
на мутнеющий закат,
щит безумию - плакат.
Тьма во рту горит, мятется,
дурно пенится, не пьется.
 
Чисел в ячеях капель,
ночи злая колыбель.
Вот в посудине остуда,
стыд насытился досуда,
а отсудова - в свету
смысл теряешь на лету...
 
Татьяна Щербина
 
* * *
Хорошо, когда ад – не внутри, а снаружи:
в хмурой власти, в подвздошной пружине дивана,
в потолке, на котором виднеются лужи,
в отключении веерном света и ванны,
в комаре с тараканом, назойливой мушке,
в волдыре от крапивы и ранке от терний,
в русской чушке и в чурке нерусском, в верхушке,
отчуждённой от нужд многотысячной черни.
 
Хорошо, когда ад не в подушке промокшей,
не в гортанном комке, не во внутреннем жженьи,
когда камень, на сердце забравшийся ношей,
тошноту вызывает при всяком движеньи.
Я запомнила раз навсегда, сколь токсичен
яд отчаянья, зал ожиданий сколь гулок,
когда день бесконечен и мир безразличен,
и не легче душе от тюремных прогулок.
 
Рай как праздничный рынок, цветистый и шумный,
где взыскательный спрос предложеньем доволен:
молока и клубники возьмёт себе умный,
целой бочкой вина запасётся влюблённый,
в мелких косточках рыбу спокойный пожарит,
сувениров добавит в коллекцию путник,
продвигаясь на мерно крутящемся шаре.
Ну а я там ходила, играла на лютне.
 
2000
(Татьяна Щербина)
 
 
ОЧКИ  
 
Блин горелый, ядрёная вошка,  
я надела очки, мне всё видно,  
мне светло в них, и чайная ложка  
с мёдом лезет мне в рот, и копытом  
лошадь бьёт под окном – знак дороги,  
знак отмены терзания в пробках,  
и вообще – я полна аналогий,  
я в очках перестала быть робкой.  
 
Я взираю с беспечным сарказмом  
на подвал, где меня истязали  
порционно пускаемым газом –  
это всё было в греческом зале,  
я стояла обломком богини,  
ослеплённой ещё в Возрожденье,  
но в техническом веке, отныне  
мне вернулось холодное зренье.  
 
Я как прежде хотела бы верить,  
что божественный трепет колышет  
наши неуглядимые перья,  
но очки мне сказали, что ниши  
занимают согласно билетам.  
Свет кончается, гаснет, я в ложах  
всех раздетыми вижу, как летом,  
вижу я и себя – толстокожей.  
 
Ясный перец, братишки-сестрёнки,  
мы вступили в опасные связи,  
есть в терзаньях души две коронки:  
страсть слепая и видимость трассы.  
 
1999  
(Татьяна Щербина)
 
* *
 
Нарушилось что-то,
а что – неизвестно,
как будто бы все повернулись, а вместо
шитья золотого легла позолота,
сковавшая воздух.
Как будто болото
за окнами. Тиной
всё небо покрыто,
как плотной гардиной.
Узор кружевной, но литой, а не шитый,
ещё "набивной" называют, добытый
такими трудами удачи кусок
рассыпался в пальцах, растаял в песок,
и он моросит, и всё это как будто.
Что делать! Кто пальцы считает у спрута –
в песочных часах не кончается час.
А Парки не пряли, не ткали для нас.
 
(Татьяна Щербина)
 
* *
 
Каждый прожитый день – это плюс или минус,
больше пыли нанёс или мусора вынес?
Приголубит судьба, а из голубя – гриф,
вдруг как цапнет когтями и бросит на риф.
Так невроз укусил меня в детскую пятку,
ахиллесовым сделав во мне по порядку
всё от органов доброго сна до желёз,
выделяющих сладость, и нервы в вопрос
изогнулись: зачем им обрезали крылья,
нашим ангелам, тем, что над миром парили,
над землёю безвидной, над бездной и тьмой,
показав нам её претворенье в лесной
и озёрный, щебечущий, пахнущий остров,
на свету золотой, в приближении – пёстрый?
Я-то думала: так оно будет всегда,
чудо-люди, как чудо – огонь и вода,
но возникли шумы, и помехи, и сбой,
нас же предупредили: следи за собой.
Почему стало скучно, и страшно, и "через
не хочу" или "ешь что дают" – натерпелись
жить не так, как задумано, всё – перегрузка,
зло берёт и желание нового пуска.
 
1999
 
(Татьяна Щербина)
 
 Николай Олейников
СЛУЖЕНИЕ НАУКЕ
 
Я описал кузнечика, я описал пчелу,
Я птиц изобразил в разрезах полагающихся,
Но где мне силу взять, чтоб описать смолу
Твоих волос, на голове располагающихся?
 
Увы, не та во мне уж сила,
Которая девиц, как смерть, косила'
И я не тот. Я перестал безумствовать и пламенеть,
И прежняя в меня не лезет снедь.
 
Давно уж не ночуют утки
В моем разрушенном желудке.
И мне не дороги теперь любовные страданья -
Меня влекут к себе основы мирозданья.
 
Я стал задумываться над пшеном,
Зубные порошки меня волнуют,
Я увеличиваю бабочку увеличительным стеклом -
Строенье бабочки меня интересует.
 
Везде преследуют меня - и в учреждении и на бульваре -
Заветные мечты о скипидаре.
Мечты о спичках, мысли о клопах,
О разных маленьких предметах,
 
Какие механизмы спрятаны в жуках,
Какие силы действуют в конфетах.
 
Я понял, что такое рожки,
Зачем грибы в рассол погружены,
Какой имеют смысл телеги, беговые дрожки
И почему в глазах коровы отражаются окошки,
Хотя они ей вовсе не нужны.
 
Любовь пройдет. Обманет страсть. Но лишена обмана
Волшебная структура таракана.
 
О, тараканьи растопыренные ножки, которых шесть!
Они о чем-то говорят, они по воздуху каракулями пишут,
Их очертания полны значенья тайного...
  Да, в таракане что-то есть,
Когда он лапкой двигает и усиком колышет.
 
А где же дамочки, вы спросите, где милые подружки,
Делившие со мною мой ночной досуг,
Телосложением напоминавшие графинчики, кадушки, -
Куда они девались вдруг?
 
Иных уж нет. А те далече.
Сгорели все они, как свечи.
А я горю иным огнем, другим желаньем -
Ударничеством и соревнованьем!
 
Зовут меня на новые великие дела
Лесной травы разнообразные тела.
 
В траве жуки проводят время в занимательной беседе.
Спешит кузнечик на своем велосипеде.
 
Запутавшись в строении цветка,
Бежит по венчику ничтожная мурашка.
Бежит, бежит... Я вижу резвость эту, и меня берет тоска,
Мне тяжко!
 
Я вспоминаю дни, когда я свежестью превосходил коня,
И гложет тайный витамин меня
И я молчу, сжимаю руки,
Гляжу на травы не дыша...
Но бьет тимпан! И над служителем науки
Восходит солнце не спеша.
 
1932
 
 
* * *  
 
" Некому жалобу… – Небу?.."  
 
Некому жалобу… – Небу?  
В такт головою-плечами,  
деревом-ветром, печальным  
чибисом, хроносом… Лепо  
ли? Или зренье закрыто,  
скрыто внутри и снаружи?  
Кто за? Полоний убитый.  
жало и лоб. Или кружек  
для подавания дара  
нет, а на земь – недостойно?  
Я бы нагнулась. Я жара  
крови к лицу не запомню.  
Кровник, жалей меня! Эта  
тяга железа по шее,  
пыльная цепь – кастаньетой –  
вещие вещи. А в щели  
для проникания к ткани  
тесной, телесной, небесной –  
руки ли? Божие длани?  
Но пожалей меня – просто  
за пожеланье жаленья –  
запропастился наперсток,  
больный синяк на колене,  
дыбом щенячий подшерсток:  
жуть умиранья-рожденья.  
 
(Людмила Клементьева)
 
МАРИНА АНДРИАНОВА
 
Немо немощно  
говорящие глаза  
взгляды  
одни взгляды  
привыкшие к тишине  
голубые  
 
А снег под вечер серый  
дым и утром  
серый  
Взгляд был  
голубым  
Драма  
 
он — там  
мы — здесь  
А всё знакомо  
там  
Закутался в зеленый с черным плед  
и стих плетёт  
Всё пишет о себе  
прошедшем или будущем  
седым от снега  
серого под вечер  
Чай на плите  
на стенках паутина  
и он  
всё пишет...  
 
 
* * *  
 
В России нужно жить до ста,  
чтобы успеть распространиться  
по выгнутой спине страницы  
и забежать за край листа,  
 
чтобы успеть не то, что б спеть,  
а – выдохнуть себя печально  
и к сотой осени дотлеть  
до простоты первоначальной,  
 
и растянувшись вширь и всласть  
(вся – вдох и выдох – власяница),  
ни в чём, ни с кем не повториться,  
и в землю, как в безумье, впасть.  
 
(Акимова Марина)
 
ПОЛИНА БАРСКОВА
 
Эвридей и Орфика, конечно, одно.
Раздвоение – школьный прием.
Мы толкаем себя на зеленое дно
И себя же с обрыва зовем.
 
Мы увозим себя в тридевятую стынь,
И оттуда, бессильно хрипя,
Из оставленных нами садов и пустынь
Наугад выкликаем себя.
 
Мы ласкаем, пытая, пытаем, ласка...
Мы, Жюльетте с Жюстиной вослед,
Выбираем то счастье, в котором тоска
Скрыта, как в человеке скелет.
 
Так вот нас отпускают из Царства Теней:
Как клиентов психушки в кино.
Только дни всё короче, а ночи длинней,
А за Летой хоть так же темно,
 
Но зато эту тьму излучает Аид,
Наша мамка, кумир и главврач,
Он, уколом забвенья смиряющий стыд,
Гордость, ревность и зуд неудач.
 
Но, качаясь на койке, утробно рыча,
Наслаждаясь теплом пустоты,
Призываем скрежещущий отклик ключа
На порвавший слюнявые рты
 
Вой звериный: "О-О-А". Но что в этом "О"?
В этом "А"? Мы забыли давно.
И свобода теперь: посмотреть ли в окно
Или выпрыгнуть в это окно.
 
 
 
СКВОЗНАЯ  
 
Глухой перрон до сумерек продрог.  
Нездешнего разлива и разбега  
мчит электричка, как единорог,  
с витым, гигантским, белым рогом снега  
в железном лбу, набыченном на нас.  
Иль это снег, покуда не угас,  
вонзается всё глубже и безмолвней,  
как добела каленый прут жаровни,  
в единственный, во лбу горящий глаз?  
Она летит и пролетает мимо,  
и жалоба свистит в морозной мгле:  
жить на земле по сути нестерпимо,  
особенно в отеческой земле!  
В поверх пальто накинутом халате  
старик колючим инеем оброс.  
Малиновые рельсы на закате,  
как две бороздки от кровавых слёз.  
А так недавно – трепетный гудочек  
над полотном рассветно-молодым,  
императрица комкает платочек,  
и самодержец смаргивает дым...  
Чтоб ни было, среди родных развалин -  
куда ни кинь – везде один восток,  
где каждый террорист сентиментален,  
и каждый гений гневен и жесток,  
лети себе, сквози себе, сквозная,  
не подбирай дрожащих на снегу!  
Мне холодно, я ничего не знаю,  
но, как и ты, без памяти могу.  
Лети себе, не кличь и не пророчь -  
и радостно, и лучшего не надо -  
витым, гигантским рогом снегопада  
пропарывая воющую ночь!  
 
(НАТАЛЬЯ ВАНХАНЕН)
 
ПОЛИНА БАРСКОВА
 
 
СОУЧАСТИЕ  
 
И рече къ ней Михаилъ: "И еще, святая богородица, несть видела великихъ мук".  
И рече святая ко архистратигу: "Изыдемъ да походимъ, да видимъ вся муки".  
И рече Михаилъ: "Куды хощеши, благодатная?"  
И рече святая: "На полунощь".  
 
Хождение Богородицы по мукамъ*  
 
Специфика моей поэтики  
В том, что страданье ярче этики  
На ослеплённый вспышкой взгляд,  
И в том, что только анальгетики  
О главном с нами говорят:  
 
Я тех сопровождаю в ад,  
Кто и меня ему назначил.  
Работа у меня такая -  
Вопрос прощенья не стоит,  
И нет иллюзии прощанья:  
Мы скоро встретимся там. Значит,  
Мы можем говорить на равных,  
Без опьянительных обид.  
 
И с тем, кто юности победной  
Засунул в горло плод запретный  
Непервородного греха,  
Не крайней, а бескрайней плоти.  
Я наблюдаю, как в болоте  
Цепляется за нити мха,  
Но рвётся подлая труха.  
 
И с тем, кто детскому тщеславью  
Внушил прожорливость удавью.  
Кто властью прихоть напитал.  
Вот ковыляет он, убогий.  
И я переставляю ноги  
Ему. Вступает он в металл  
Расплавленный.  
 
И с тем, кто чудо,  
Как царь лесной, на ложе блуда  
Завёл - верней, на табурет.  
(Кто не любил на табуретке  
Под пробуждение соседки,  
Тот не любил.) Я помню - свет...  
И снег и свет - в окне, под утро.  
Он - бледный, как из перламутра  
(С отливом зелени спитой).  
Бутыль осуждена на сдачу,  
И на полученную сдачу  
Он едет похмеляться к той,  
Чьё имя в рамки нарратива  
Не помещается. Игриво  
Железный прут в кровавый пах  
Ему вонзает чёрт железный.  
И караулю я над бездной  
С китайским фонарём в руках.  
 
Что я могу? Молчать и плакать,  
В аду распространяя слякоть,  
Хоть как-то нарушать огонь.  
Не о себе. И не об этих.  
О ком? Об эфиопских детях?  
(Гы-гы!) О, Господи! - О ком?!  
 
* Михаил сказал ей: "Еще не видела ты, святая богородица, великих мук".  
Святая сказала архистратигу: "Пойдем и увидим все муки".  
И сказал Михаил: "Куда ты хочешь идти, благодатная?"  
Святая ответила: "На север".  
("Хождение Богородицы по мукам", XII век)  
 
 
 
* * *  
 
Жизнь – сплошной суетливый глагол -  
не всегда удается возвысить,  
часто смысл унизительно гол:  
гнать, держать, не дышать и зависеть.  
 
Смерть не знает глагольной возни,  
синь бездонна и море безбрежно,  
и витают наречья одни:  
пусто, сыро, легко, безмятежно.  
 
(НАТАЛЬЯ ВАНХАНЕН)
 
ПТИЦА  
 
Как мир устроен – просто и темно.  
Никто не виноват, что мало света.  
Влетает птица в ближнее окно,  
она не знает, что она – примета.  
 
А только знает, это испокон,  
что если гибнуть, ей – одной из первых.  
Она сосуд, нет, хрупкое! – флакон,  
в котором кровь и очень много нервов.  
 
Как ей постигнуть мозгом неземным,  
что в том окне, где ей о стекла биться,  
сто лет сидит сиделка над больным  
и так ее, крылатую, боится!  
 
2001  
 
(НАТАЛЬЯ ВАНХАНЕН)
 
 
 
 
ЧУР УГОВОР (II)
 
Нет, ты не можешь сказать
и то, и это.
То и это ты можешь
только думать.
 
Между шёпотом, ропотом, дуэтом
и
соло, соловьём, белым шумом,
 
между опытом, потопом, наветом
и
суховеем, невинностью, самумом
 
надобно поэтому выбрать,
следуя доброму совету.
Что ты на это ответишь?
Дайте мне, пожалуйста, подумать.
 
18, 20.VIII.2003
 
(ГАЛИ-ДАНА ЗИНГЕР)
 
 
 
 
 
Пока душевнобольные
Гоняли огненный мяч
И пели "Слава, и ныне",
Один рассеянный врач
Велел, голова-два уха,
Иным душевнобольным
Увидеть землю из пуха
Под небом берестяным,
А дело было в апреле,
А время было дождем,
Они горели и пели:
"Тепло...
Теплее...
Найдем..."
 
1994
 
(ОЛЬГА ЗОНДБЕРГ)
 
 
 
 
ПСИХАСТЕНИЯ  
 
Спи, задыхаясь от визга, свернувшегося в вальсок;  
полая ты, а визг в тебе так и этак:  
звонко - в закрытые веки, глухо - в живот, в висок -  
весело.  
И на сведенный язык - конфеткой.  
 
Спи исступленно, сжимаясь до атома тишины,  
прорубью становясь ледяной и гулкой  
в теплом теле постели, в белых снегах сшивных.  
В той самой комнате, где разродилась куклой -  
 
кесаревым - в одиннадцать: кровью заляпав плед  
(сказано бо: умножая умножу скорбь тво...),  
брату несла показать свой пластмассовый плод - билет  
в будущее.  
И собака вместо эскорта.  
 
В той самой комнате - спи. В животе каменеющий визг  
царственным жестом Кто-то впоследствии вынет  
и похоронит в бумажном саване.  
Не шевелись.  
Спи до потери сознания.  
Спи навылет.  
 
(ЮЛИЯ ИДЛИС)
 
Хотелось бы представить понравившиеся мне  стихи поэтессы Юлии Идлис.
 
ЮЛИЯ ИДЛИС - родилась в 1981 году. Живет в Москве. Закончила филологический факультет МГУ, где и защитила кандидатскую диссертацию. В качестве эпиграфа:
 
"я очень люблю слова. они совершенно не нужны, абсолютно анти-функциональны. они не наполняют, не занимают места. они не запоминаются. они даже не как воздух, потому что без них еще никто не умирал. они просто есть, и иногда мне завидно - я тоже хочу так. чтобы просто".
 
 
POST SCRIPTUM
 
Заснуть, чтоб не проснуться. На восток
уходит ошалевшая планета.
Заснуть. И спрятать голову в песок
на дне реки с названьем кратким "Лета":
Пусть проплывают новости эпох
над головой, закутанной в забвенье;
звенит в ушах - нас вспоминают. Плох
ли был наш век, разложенный на звенья,
или хорош - как все, что длится сто
годов подряд, он перестал быть важным
уже в начале. Музыка, застой,
открытия, стихи и казни - влажный
промятый след в подушке бытия
от чьей-то головы. Спокойно в спальне,
недвижимы сугробы одеял;
часы идут - но медленней, печальней,
чем день бежит. До вечера - века
(хоть календарь, конечно же, неточен:
он не точней могильного венка),
а Тот, чей пот еще не высох, Тот, чей...-
Он вышел ненадолго...
 
***
Не от веры в Твой странноприимный дом
я стучусь - отвори! - но до
темноты в глазах, а не это ль, Отче,
называют постом? Содом
и Гоморра - два глаза земных - горят
у ворот Твоих. Хоть коряв
жест прощанья с миром, но как отточен
повторением! Не Коран,
а какой-то другой многолетний лжец,
облеченный буквами, жест
этот схватит и пустит по ветру скерцо:
"Смерть Артура", "Фауст", "Клижес"...
И какая разница, что внутри -
Магдалина, Манон, Катрин?
Ледяными ладонями вынь мне сердце,
не делящееся на Три.
 
***
Неон и ночь. Серебристые льды окон.
Морозный голос, разорванный пополам.
Иду. Небрежно, поскольку уже знаком
исход, классифицируемый по полам:
"не нужен мне" ("не нужна"). Приход - расход.
Засчитано (не засчитано). Учтено.
И свист любовный - освист, скорее. Раз в год
собаки общей слышится: "Сука!" - "Щенок!".
И голос - близко - скользящий: "а ты с ним - не...?"
Рекламный отплеск: "камины." "духи." "нейлон."
"добро пожаловать"... а вот это уже не мне.
Походка! - сердце... - кричу - поворот...
Не он.
 
 
 
 
 
 
 
 
* * *  
 
Пусть кто-то не верит, пусть это  
не всякий воспримет всерьёз,  
а всё-таки солнце на лето,  
покамест зима на мороз.  
И день, настающий протяжно,  
и твердого дыма винты,  
и в окна глядящие важно  
из теплого дома коты,  
позёмки, завитые в логе,  
и в искрах игольчатых даль,  
и эти кривые дороги,  
которые любит февраль,  
и стылые сонные реки,  
и черного леса кора –  
всё это уже не навеки,  
как это казалось вчера.  
И знать, на шатровые ели  
меняя свой затхлый закут,  
в растрепанных клочьях метели  
оборванный синий лоскут,  
дрожащий на кончике древка,  
губами попробуешь ты,  
пока мотылек-однодневка  
из вечной летит мерзлоты.  
 
(НАТАЛЬЯ ВАНХАНЕН)  
 
ЮЛИЯ ИДЛИС
 
 
умри меня
 
я лгу тебе.
я каждым годом лгу,
прожитым без тебя.
сегодня - первый.
отчаянье
не донося до губ,
не расплескав,  
не распознав,
напевно
рассказывать -
как выливать в песок
последних капель
неживую влагу:  
у лукоморья
алый поясок
на дубе том...
 
я лгу тебе.
я лягу
ручной метелью
под стекло окна -
под микроскоп,
навыворот,  
в разрезе...
смотри как много.
больше ни одна
картина  
в эту рамочку не влезет.
ты затяни
фрамугу, как петлю,
и задуши  
начавшуюся бурю
не предложеньем -  
"я тебя люблю" -
а троесловьем:
я...
тебя...
любую...
 
 
 
 
 
 
psychros
 
Медленное умирание горла.
Кому помогает время? Чему помогает?
Меня принимает кресло - до дна, с ногами.
Как ни один из нас не смог бы принять другого.
 
Сколько раз преображается слово,
проглоченное с трудом, пока не вонзится
куда-то в низ живота, где кто-то будет возиться
и теплые свои мысли в мои тайники засовывать?
 
В гортани голой, в сомкнутых стылых связках,
между двумя половинками легких-легких -
пузырик слова. Песчинка девочки-рифмоплетки.
Четыре лезвия раскрываются в слове свастикой.
 
 
С жадностью наполовину распятых
на слово насаживаю себя изнутри глотками.
Ты во мне - почему-то ты вверх ногами:
твои ресницы щекочут мне душу в пятках.
 
 
РазДЕВАюсь
 
Обостренно чувствую, как слепой -
не на ощупь, а по-другому, как
девственница.  
Ей сейчас любой
будет мУкой (напрашивается: мукА);
будет явью: ваяй из меня, ваяй -
я не глыба, ибо белее глыб  
Галатея, но неистребима явь,
неразменны комнатные углы.
А под вЕками - все темней, темней...
помогите мне!  
помогите мне!!!
 
Если тело вывернуть добела,
додолбить до голого (днища гор),
то окажется - господи, я была
самым серебром
соловьиных  
горл!
Это главное: раздеваясь до
содержимого горла (воздушный столб),
я приму в себя твой свистящий вздох,
чтобы вылить медленный длинный стон.
Голова твоя рамы ночной черней...
- Не помочь, не по-...
...да и нечем мне.
(Юлия Идлис)
 
 
 
A «n» to one
 
Нотная запись (читай: наслоенье нот),
будучи принятой внутрь, означает смерть:
смерть-растворенье (сахар в ручье енот),
смерть-растерзанье (лошадь в пустыне смерч).
 
Нежнозависимо именем заменять
всю эту музыку яблок глазных и губ,
сомкнутых, чтоб не выронить: "...за меня?"
сотканных из неверия: "не сбегу?.."
 
На расстоянии вытянутой строки
имя - как соль (разумеется, минерал).
По языку - венозные ручейки:
имя лижу, как бритвочку. Мы не раз
 
нейтралитет держали в противовес
нежности: прижиматься бы, чтоб в тепле.
Именно так: "мне не выживется!!!" - во весь
голос охрипнуть именем вслед тебе.
 
(Юлия Идлис)
 
 
 
штормit
 
И было так: гроза. дом. комнаты. И в них мы
сидели до конца, до следующего дня, -
и не разобрались: дождь не давал нам вникнуть;
он ставни теребил и поднимал со дна
души всю эту муть, которой нет названья,
и нет моста, чтоб тьму по кромке перейти...
лишь тишина. и ночь. и ветра завыванья.
и мы молились: дождь! Пощады!..Прекрати! -
а дождь все не кончал. Он плакал, он стремился
упасть в траву лицом и длинных прядей лён
упрятать под ладонь Какой-то Кружевницы,
Чей голос тих, Чей жест не предопределен...
 
А было так: прогноз застиг нас в полдень в баре.
Мы засмеялись вслед.  
В каком-то полусне
огромный парк стоял, как высохший гербарий.
И первой капли боль, разбившейся о смех.
(Юлия Идлис)
 
 
вместо моlitвы
 
А он покупает слойки с капустой,
улыбочкой яблочной дразнит...
А пусть он меня полюбит!.. а пусть он -  
ничком в меня... или навзничь...
А я - и трава (чтоб ничком), и небо
(чтоб навзничь), и некуда деться.
А пусть он полюбит - и робко, и нервно,
и будет тянуться по-детски
доверчиво - мальчиком тонкошеим -
промахиваясь губами.
Ему надо на ночь сказку с Кащеем
и чай горячий разбавить;
и сотни нежненьких нужд-привычек:
он ест растопырив локти...
...А он врастает все выше, выше, к
подножьям чужих галактик.
...Потерянной сукой в толпе, не сдавшись,
бросаюсь на голос - вон он! -
а он и во сне притворяется старше,
завернутый в синие волны.
...А пусть мне хотя бы приснится - лижет
меня, как щенок, запоем!..
 
...А он и во сне ни на дюйм не ближе.
И, черт побери, спокоен.
 
(Юлия Идлис)
 
To Mysth
Возникает впечатление, что Идлис описывая вполне возвышенные чувства делает это в ритме рубки дров лесорубом. Отчего печали этой женщины не вызывают сопереживания.  А лишь мысль навроде:"Ну и поделом тебе, грубая баба."
 
 
To Натали
 
Цитата
делает это в ритме рубки дров лесорубом.
 
А конкретнее?  Что Вас не устраивает в ритмике стиха?
Страницы: Пред. 1 ... 84 85 86 87 88 ... 177 След.