Нет ничего родоначальней
и поврежденней для ума,
моя вчерашняя тюрьма,
чем взгляд в моей избе-читальне,
объемный, словно полутьма,
и пристальный, как снег печальный,
когда рождается зима.
 
И ничего, что было в снах,
над явью не возобладало,
моя грядущая Валгалла,
как будто я бессонья знак,  
струя нетвердого металла
в протоках, где текла весна,
пока засушливой не стала.
 

* * *  
Я не то что схожу с ума, но устал за лето.
За рубашкой в комод полезешь, и день потерян.
Поскорей бы, что ли, пришла зима и занесла всё это —
города, человеков, но для начала зелень.
Стану спать не раздевшись или читать с любого
места чужую книгу, покамест остатки года,
как собака, сбежавшая от слепого,
переходят в положенном месте асфальт.
                                 Свобода —
это когда забываешь отчество у тирана,
а слюна во рту слаще халвы Шираза,
и, хотя твой мозг перекручен, как рог барана,
ничего не каплет из голубого глаза.
 
(И. Бродский)

* * *  
Вполголоса - конечно, не во весь -
прощаюсь навсегда с твоим порогом.
Не шелохнется град, не встрепенется весь
от голоса приглушенного.
С Богом!
По лестнице, на улицу, во тьму...
Перед тобой - окраины в дыму,
простор болот, вечерняя прохлада.
Я не преграда взору твоему,
словам твоим печальным - не преграда.
И что оно - отсюда не видать.
Пучки травы... и лиственниц убранство...
Тебе не в радость, мне не в благодать
безлюдное, доступное пространство.
 
(И. Бродский)

ПОСЕЩЕНИЕ МАЛЕНЬКОГО ПРИНЦА
 
"Малыш, я хочу еще послушать,  
как ты смеешься..."  
Антуан де Сент Экзюпери  
 
Был поздний вечер, дождь. И вдруг,  
я слышу в двери легкий стук...  
В такое время уж пусты дороги,  
и путники уже не те...  
Я отворил и в темноте  
стоял мальчишка светлый на пороге.  
 
Мне нужен друг - сказал он мне.  
Ты видел звезды в вышине?  
Они огромные для тех, кто с ними рядом!  
А я один, и там вдали,  
в дорогах - годы от Земли,  
мне для кого-то быть огромным тоже надо.  
 
Я ждал тебя давно, малыш,  
входи, ну что же ты стоишь?  
Через порог привычек и сомнений  
я сам к тебе боюсь шагнуть,  
я не решаюсь, дальний путь  
вначале легок, дальше не по мне он.  
 
Мы сами мир свой создадим,  
представим солнце, звездный дым,  
любовь себе придумаем вполмира,  
м журавлями в облака  
надежды пустим, а пока  
входи, мы потолкуем, друг мой милый.  
 
- Но ты качаешь головой,  
ты недоволен, мальчик мой,  
что неделимое хочу делить на части.  
Зачем придумывать другой,  
когда под радугой - дугой  
прекрасный мир дождей и слез, и счастья!?  
 
И лучше пусть измена вновь,  
чем вечная полулюбовь,  
и лучше уж ползком, чем без движенья...  
Пусть я весь мир не облечу -  
летать и падать я хочу,  
и вновь летать сквозь силы притяженья!  
 
А. Дольский
   

 
Увы, что нашего незнанья
И беспомощней и грустней?
Кто смеет молвить: до свиданья,
Чрез бездну двух или трех дней?
 
(Ф. И. Тютчев)

To ili...ili
  К чему такое самобичеванье?
И шкуры траченной слепнями содроганье?...
Когда вокруг средь райских кущь
Наяды и дриады водят хороводы
Вздымаются и опадают бурны воды,
И сонм невиданных существ  
Мирские судьбы изменяет...
Какая радуга играет
На небосводе горемычном
И в различении отличном
Различия отличий не сыскать.

Разрешите представить стихотворение из нашей новой книги "Фотиандр метаноик".
 
Мера возраста
 
Букет сережек Вербныя недели,
 Прищурясь, вновь глядит в зерцало льда…
А дни бегут. Мы скучно поседели
 И не спеша уходим в никуда.
А наши думы, дни и капли крови
 О камни разбивают тщетный пыл,
Звеня и прыгая (как Григорович
 У мэтра Достоевского учил-
ся). Злая невостребованность духа
 Раблезианский затмевает смех.
История, как бабка-повитуха,
 Одним узлом повязывает всех.
Любови искупительная пытка
  В тени креста, пожалуй, стоит свеч,
А время выползает, как улитка,
 И рожками ощупывает веч-
ность. Ной из клетки своего ковчега
 Пускал, как голубятник, голубей,
А ворон улетел, как alter ego
 Или кормилец Илии. Убей
Не понимаю, почему так долго
 Пасхальная творится ектенья.
А в стареньком платочке богомолка
 К похмельному синдрому бытия
Относится спокойственно, как кролик
 К четырехместной клетке и сенцу.
Мы все прошли. Нам розданы все роли –
 Но ни одна нам что-то не к лицу.
И, не вместясь в извилинах и чашах,
 На эту явь глядит с убруса Спас,
Веля простить врагов Его и наших,
 Как Сам Он днесь прощает их и нас.
 

Облака
 
Не состоять в особых отношеньях
С мистерией материи, то бишь
Не путаться в благих хитросплетеньях
Кудрявых облаков и хрупких крыш
По манию Хатея или Феба
И трудников сакральной пустоты,
Решивших вытряхнуть святое небо,
Как покрывала, взявшись за четы-
ре уголка, набитых парусами,
Драконами и чем-то там под стать
Теням, чье бытие глаза и сами
Не смеют и не в силах распознать.
Пока твои бессонные ресницы
Разведены крутой распоркой дня
И все, что подсознанью будет сниться,
Почти по-аскетически звеня
Бубенчиками дзена. Горним нотам
Достаточно величья своего.
Но дело в том, что небо - ровным счетом
Лишь небо, и не более того.
А облака, кивнув идее Бога
Соборной жертвенностью завитков,  
Толпятся, как ягнята у порога
И - чуть стесняются твоих зрачков.

Бессонница
 
Снотворное, стирающее сны
С мистической кассеты подсознанья,
Дух уязвляет, как стрела с войны
Эпохи Троецарствия. Мерцанье
Бесцветной пелены небытия,
Вдруг упраздняя образы и краски,  
Течет, как неизбывная струя,
По валунам забвенья. Строить глазки,
Косить под имена и времена,
По Фрейду или Юнгу вожделея,
Бессмысленно-мучительно. Стена
Неодолима даже для Морфея.
И тщетно воскуряют лунный прах
Доханьские питомцы суесловья,  
И явь часы считает впопыхах,
И топчется, как слон, у изголовья.
Покуда голова твоя всё так
Же возлежит, как римская трирема,
На дне Босфора. И клубится мрак,
И бдит звезда у яслей Вифлеема,  
И в Силоаме по-на камыши
Тень голубиных крыл летит незримо.
И Гость стоит у врат твоей души,
И ждёт лампады, и проходит мимо.
 

To А.М.Голов
 
как вифлеемская звезда
встает кудрявая зарница
и громы рыщут по полям
уподобляя чистым ситцам
поверхность каждого листа
в которых свет твой отразится
о вифлеемская страница
непредсказуемого сна

            КАМЕРА ОБСКУРА
 
       Вермеер, усадите ваших дев
Перед окном, перед свинцовой рамой,
Приподнятой навстречу всем ветрам.
Подрамник, холст грунтованный воздев,
Вздохнет и кончит кальвинистской драмой
И не собьется на житейский срам.
       Тяжеловесным баржам ни к чему
Блеск алебарды в зеркале канала:
Таможня только портит весь гефешт.
А догмы, надоевшие уму,
Не вредно взбрызнуть солью для начала,
Как учит нас античный терапевт.
       От мистики нордических ночей
Ценителю мазка немного проку
Пред рамой аскетической слюды.
Но в том-то и беда, что от лучей,
Фокально веерящихся к востоку,
На глаз и холст расходятся следы.
       Художник, оботри о колорит
Ехидную метафору насмешки
И форму в богоборческой грязи.
Пространство вылезает из орбит
И двигает статистов, словно пешки,
Не слишком-то спешащие в ферзи.
       Искусство, изумленья затая,
Свои возделывает винограды
И скурпулезность не вменяет в грех.
А в крохотную прорезь бытия
Глядят гортензии, гардины, грады
И брызжет свет, что просвещает всех.
 
 
 
 

Двенадцать без двенадцати
 
Двенадцать без двенадцати. Пора,
И порадеть втеканью духа в действо.
Пусть дуализм бороздчатый пера
Являет метатезу манихейства,
Вернее – тень тайваньского РС –  
Банально-интернетовская сводня –  
Скользит по сумеркам святой Руси
И выдвигает завтра из сегодня,
Как ящик из стола, как шпагу из
Мхом метафизики покрытых ножен,
Как смысл телеклипа, чей девиз,
Вдавившись в подсознание, изношен,
А потому аттракционно-свеж
Для хрупких стрелок, сидней и скитальцев.
Итак – двенадцать. – Рифмы стоят свеч,
А ветхий логаэд – напряга пальцев.
Но дело в том, что на ломтях времен
И челн Петров, И «Наутилус» Немо
Сочатся знаньем судеб и имен,
Не воплотимых в знаковых системах,
И даже в слове, ибо и оно,
Наращивая буквиц сталагмиты,
На ложь невольную обречено.
Прав Лао-цзы и старцы-паламиты.
 

ИЗ
 
Из теневой реальности, из бреда,
Из отчадивших седмисвещниц; из
Стиллебенов, которыми Класс Хеда
Цитирует Экклезиаста, вниз
Краями опрокинув звон фужера
На аугсбургский кованый поднос;
Из тех краев, куда уходит эра,
Которую когда-то в мир принес
Небезызвестный Моисей, рогами
Буанаротти наделенный; из
Уменья мистагогов кушать пламя,
Ступая на невидимый карниз
Между двумя столпами мнимой веры
И несомненной ереси; из рам,
Набросивших парчовые портьеры,
Чтобы не видеть пышный папский храм
На расстоянье тени, коей кирха
Бодается с пространством; из томов
Меморий незабвенного Селькирка,
Воздвигшего колониальный кров
Над экзегезой каменного века –  
До выделенья личности из ро-
дового тела этноса; из смеха,
Поддевшего афинян под ребро
Мистерией проказ Аристофана –  
Я вижу: всё и вправду суета,
За исключеньем светлых крыл Креста
Да стона мученицы: - Christiana
Sum…
 

ФЕЛИЦЫНЫ СКАЗКИ
 
Фелица, возжелай родить внучку
Вполне эзотерическую сказку,
Чтоб он на подступающем веку
Познал и бесшиповной розы ласку,
И вкрадчивые бёдра рококо,
Объявшие античну тайну йони,
И славу, что развеять так легко
При Меттернихе, при Наполеоне.
О царски сказки! Глюконосный глюк,
Апофеоз компьютерной модели
Державных мифов. Вспорх немецких рук
Взбивает пух российския постели
И стелет шведам фински валуны,
А дерзким туркам – Влахию с Тавридой.
О, Матушка великия страны,
Минерва, сопряженная с Кипридой!
Колико дерзостно твое перо
Над сводами законов воспаряет,
Архиереев колет под ребро
И милые пороки укоряет,
А не любезны лица. Сей любим
Был полторы седмицы, но – сломался:
Всё трактовал про Питер и про Рим,
А так в дербень-Калуге и остался,
Зане – не смыслил в сказках. Карусель
Посредь дворца – вот преобразованье
Случайных кадров вечности. В постель,
В министры, в Марсы, в мнишеско гобзанье
Летите, яже сказка повелит,
На лядвиях парнасска иноходца,
Пока над слизью равелинных плит
Хозяйка «Всякой всячины» смеется.
О, скоро ей прискучит улыбать
Залеп вощеных мягкий фасоны,
И сядут в крепость мифы сочинять
Панове просвещенцы и масоны.
А днесь царевич Хлор лелеет честь  
Тщась волей сокрушать врагов, как Навин,
И на вершину славы мнит возвесть
Капрала по фамилии Державин.