Служба поддержки+7 (496) 255-40-00
IForum (Открыто временно, в тестовом режиме, не поддерживается.)

   RSS
Жив ли интерес к поэзии в наши дни?
 
Известно, что сейчас очень мало осталось людей, которые читают Пушкина для себя, а будучи поэтом прославиться очень трудно, видимо потому, что большинство современных людей не чувствует музыку стихов, а интересуется больше содержанием, следовательно большинству людей интереснее читать прозу, чем стихи. Наша современница поэтесса Вера Павлова получила премию, как мне кажется, тоже за содержание своих стихов.
Пишите те, кто со мной не согласен, и ещё мне хотелось бы узнать - есть ли у нас в сети люди, которые читают стихи известных поэтов просто для себя, и если да, то что понравилось и почему?
Страницы: Пред. 1 ... 71 72 73 74 75 ... 177 След.
Ответы
 
Новые стансы к Августе
 
Ы©
Ветер оставил лес и взлетел до небес, оттолкнув облака и белизну потолка.  
И, как смерть холодна, роща стоит одна, без стремленья вослед, без особых примет.  
 
Ы©
Что ветру говорят кусты, листом бедны? Их речи, видимо, просты, но нам темны. Перекрывая лязг ведра, скрипящий стул - "сегодня ты сильней. Вчера ты меньше дул." А ветер им - "грядет зима!" "О, не губи." А может быть - схожу с ума!" "Люби! Люби!" И в сумерках колотит дрожь мой мезонин...  
Их диалог не разберешь, пока один.  
 
(И.Бродский)
 
Александр Кушнер  
 
 * * *  
В тот год я жил дурными новостями,
Бедой своей, и болью, и виною.
Сухими, воспаленными глазами
Смотрел на мир, мерцавший предо мною.
 
И мальчик не заслуживал вниманья,
И дачный пес, позевывавший нервно.
Трагическое миросозерцанье
Тем плохо, что оно высокомерно.
   
 
 
 
Александр Кушнер  
 
 * * *  
Сентябрь выметает широкой метлой
Жучков, паучков с паутиной сквозной,
Истерзанных бабочек, ссохшихся ос,
На сломанных крыльях разбитых стрекоз,
Их круглые линзы, бинокли, очки,
Чешуйки, распорки, густую пыльцу,
Их усики, лапки, зацепки, крючки,
Оборки, которые были к лицу.
 
Сентябрь выметает широкой метлой
Хитиновый мусор, наряд кружевной,
Как если б директор балетных теплиц
Очнулся и сдунул своих танцовщиц.
Сентябрь выметает метлой со двора,
За поле, за речку и дальше, во тьму,
Манжеты, застежки, плащи, веера,
Надежды на счастье, батист, бахрому.
 
Прощай, моя радость! До кладбища ос,
До свалки жуков, до погоста слепней,
До царства Плутона, до высохших слез,
До блеклых, в цветах, элизейских полей!
 
   
 
 
 
Александр Кушнер  
 
* * *  
Когда я очень затоскую,
Достану книжку записную.
И вот ни крикнуть, ни вздохнуть,-
Я позвоню кому-нибудь.
О голоса моих знакомых!
Спасибо вам, спасибо вам
За то, что в трудном переплете
Любви и горя своего
Вы забывали, как живете,
Вы говорили: "Ничего".
И за обычными словами
Была такая доброта,
Как будто бог стоял за вами
И вам подсказывал тогда.
 
* * *
С той стороны любви, с той стороны смертельной
Тоски мерещится совсем другой узор:
Не этот гибельный, а словно акварельный,
Легко и весело бегущий на простор.
 
О боль сердечная, на миг яви изнанку,
Как тополь с вывернутой на ветру листвой,
Как плащ распахнутый, как край полы, беглянку
Вдруг вынуждающий прижать пальто рукой.
 
Проси, чтоб дунуло, чтоб с моря в сад пахнуло
Бодрящей свежестью волн, бьющихся о мыс,
Чтоб слово ровное нам ветерком загнуло -
И мы увидели его ворсистый смысл.
 
   
 
 
 
 
 
На смерть князя Мещерского  
 
Глагол времен! металла звон!
Твой страшный глас меня смущает,
Зовет меня, зовет твой стон,
Зовет - и к гробу приближает.
Едва увидел я сей свет,
Уже зубами смерть скрежещет,
Как молнией, косою блещет
И дни мои, как злак, сечет.
 
Ничто от роковых кохтей,
Никая тварь не убегает:
Монарх и узник - снедь червей,
Гробницы злость стихий снедает;
Зияет время славу стерть:
Как в море льются быстры воды,
Так в вечность льются дни и годы;
Глотает царства алчна смерть.
 
Скользим мы бездны на краю,
В которую стремглав свалимся;
Приемлем с жизнью смерть свою,
На то, чтоб умереть, родимся.
Без жалости все смерть разит:
И звезды ею сокрушатся,
И солнцы ею потушатся,
И всем мирам она грозит.
 
Не мнит лишь смертный умирать
И быть себя он вечным чает;
Приходит смерть к нему, как тать,
И жизнь внезапу похищает.
Увы! где меньше страха нам,
Там может смерть постичь скорее;
Ее и громы не быстрее
Слетают к гордым вышинам.
 
Сын роскоши, прохлад и нег,
Куда, Мещерский! ты сокрылся?
Оставил ты сей жизни брег,
К брегам ты мертвых удалился;
Здесь персть твоя, а духа нет.
Где ж он? - Он там.- Где там? - Не знаем.
Мы только плачем и взываем:
"О, горе нам, рожденным в свет!"
 
Утехи, радость и любовь
Где купно с здравием блистали,
У всех там цепенеет кровь
И дух мятется от печали.
Где стол был яств, там гроб стоит;
Где пиршеств раздавались лики,
Надгробные там воют клики,
И бледна смерть на всех глядит.
 
Глядит на всех - и на царей,
Кому в державу тесны миры;
Глядит на пышных богачей,
Что в злате и сребре кумиры;
Глядит на прелесть и красы,
Глядит на разум возвышенный,
Глядит на силы дерзновенны
И точит лезвие косы.
 
Смерть, трепет естества и страх!
Мы - гордость, с бедностью совместна;
Сегодня бог, а завтра прах;
Сегодня льстит надежда лестна,
А завтра: где ты, человек?
Едва часы протечь успели,
Хаоса в бездну улетели,
И весь, как сон, прошел твой век.
 
Как сон, как сладкая мечта,
Исчезла и моя уж младость;
Не сильно нежит красота,
Не столько восхищает радость,
Не столько легкомыслен ум,
Не столько я благополучен;
Желанием честей размучен,
Зовет, я слышу, славы шум.
 
Но так и мужество пройдет
И вместе к славе с ним стремленье;
Богатств стяжание минет,
И в сердце всех страстей волненье
Прейдет, прейдет в чреду свою.
Подите счастьи прочь возможны,
Вы все пременны здесь и ложны:
Я в дверях вечности стою.
 
Сей день иль завтра умереть,
Перфильев! должно нам конечно,-
Почто ж терзаться и скорбеть,
Что смертный друг твой жил не вечно?
Жизнь есть небес мгновенный дар;
Устрой ее себе к покою
И с чистою твоей душою
Благословляй судеб удар.
 
(Г. Державин)
 
ПОСТНЫЙ СТОЛ
 
По молоку соскучился подойник,
по едоку – окорока. А сей
свободно синкопирующий дольник
благоволит к мистерии груздей,
репризам чеснока и притчам хрена,
то бишь умению ввергать в засол
дары, что преподносит ойкумена,
что непременно явится на стол
в протягновенном, как молитва, блюде
рождественского славного поста.
О, пыл гастрономических прелюдий
у Гоголя ценили неспроста
петух и Собакевич! Их примеру
почтительно последовать спеша,
уж лучше молоканок съем, но в меру,
как жаждет православная душа,
забрызганная «Фантою» и «Колой»
в просвете от семи до двадцати
и наискось наученная школой
славянскую традицию блюсти,
то бишь счищать протестантистску копоть
с американских булок и котлет
и ангельскими крылышками хлопать,
с копытами забравшись в Internet.
 
 
(из книги "На берегу времени")
 
ВЕРМЕЕР ДЕЛФТСКИЙ
«В МАСТЕРСКОЙ ХУДОЖНИКА»
 
   Ах, фрейлейн, ради Лютера – храните
Ваш слух от скверны, льющейся в окно:
Вам так к лицу зари цветные нити
И шляпка на кудрях и кимоно.
   Там, за свинцово-цепким переплетом,
Мясник, смеясь, пластает в лавке лань,
Рылейщик щиплет слух в угоду нотам
И шкипер бранью населяет рань.
   И, языком ветрил болтая с миром
И обнимая полустрогих дам,
Благоухает табаком и сыром
Почтенный Брюгге или Роттердам.
   Вы отдохните и расправьте плечи,
Пока бредет сквозь бред своих затей
Художник – напружинен, как кузнечик,
В холст упираясь лапками кистей.
   О, как он хочет от нужды и срама
Вспорхнуть и улететь, и потому
Вы для него прелестная, но – рама,
Сопрягшая собою свет и тьму.
   Ему уже иная даль довлеет,
Иная явь струится возле глаз –
И всем, что в ней провидит и узреет,
Он обличит и увенчает вас.
   А вы не отстранитесь суеверно,
И пастырь не заметить будет рад,
Что на хламиде святости и скверны
Кузнечики бессмертия трещат.
 
 
МЕТАФИЗИЧЕСКИЕ НАТЮРМОРТЫ
 
Когда пространство каплет с потолка,
Как горечь генделевских лакримозо,
Когда спираль ночного мотылька
Взмывает ввысь метафорою розы;
Когда венецианское стекло
По скатерти расплескивает пламя
И колокол вздыхает тяжело
Под лунными колючими лучами;
Когда на сыре сонная слеза
Подрагивает тенью Эвридики
И розово-надменные глаза
Топорщат с блюда бусинки брусники;
Когда, за хвост поймав ручную мышь,
Гомункулус выходит из реторты -  
Все отступает: остаются лишь
Метафизические натюрморты.
 
 
Цитата
МЕТАФИЗИЧЕСКИЕ НАТЮРМОРТЫ
Божественно!..
 
БАСЁ
 
Клик журавлиный -  
Гонг непогоды горек.
Странно прекрасны
Сосны, встречая осень -  
Время стареть и грезить.
 
ЗАВОДИ  
 
   Мирты.
(Глухой водоем.)
 
   Вяз.
(Отраженье в реке.)
 
   Ива.
(Глубокий затон.)
 
   Сердце.
(Роса на зрачке.)
 
(Федерико Лорка
Перевод Гелескула)
 
 
ПЛЯШУЩАЯ ГОТИКА
 
Строгий север, ты не хочешь больше в данники
Базиликово-облатковой романики.
Отдыхая от мистической эротики,
Как галантен он - танцзал летящей готики!
Пляшут шпили, пляшет магия витражная,
Пляшет башня восемнадцатиэтажная;
В сарабанде алтари с капеллой движутся
И на шпили тучи пляшущие нижутся;  
Пляшут мраморные кони под драбантами,
Пляшет вечность кёльнско-пражскими курантами;
И, забыв об арамейском благочестии,
У тимпана под порталом пляшут бестии;
Пляшут нефы, парусов крылами хлопая,
Святовиттовство царит по-над Европою.
Лишь восточные отцы в своем смирении
Неподвижно пребывая в изумлении.
Им, творящим неотступно предстояние,
Не сомнительно Давидово скакание,
Но запомнила молитва их упорная,
Как стояла при кресте Мария скорбная,
И, в предвечности провидя все заранее,
Сам Господь стоял на камне в Гефсимании.
 
ПЕЙЗАЖ С КЛАДБИЩЕМ
 
Березняков гностическую вязь
не разбирая и наполовину,
церквушка деревянная, склоняясь
чуть вбок, являет поклоненье Сыну.
 
Давным-давно заросшие пруды
обозначают качество пейзажа
и рамой для рождественской звезды
клубится ивняков сквозная пряжа.
 
И высь процеживают сквозь персты,
туман приоткрывая, словно веко,
гранитные и ржавые кресты
погоста девятнадцатого века,
 
где, возложив Экклесиастов стих
к разбойничье-безгрешному возглавью,
былое отдыхает от своих
небрежных обязательств перед явью,
 
и спят все те, кто Богу без божбы
служили топором, сохой и выей
и ничего не ждали от судьбы,
а просто были матушкой-Россией.
 
 
ФЛАМЕНКО
 
Фиал всегда наполнен до краёв,
Любовь – всегда запретна и желанна,
А Лопе приглашает донна Анна,
Молитву претворяя в пыл и зов.
Ещё незыблем кафедрал и кров
Над танцем пламени и стеблем стана –
Куда ж ты льешься – тайнопись фонтана
О дохристовых абрисах богов?
Мистериальность длани и пяты,
Алей и пламеней неутолимо,
Радея исступленью красоты!
Иберию и гордый Карфаген
Не затоптали легионы Рима;
Ещё клокочет африканский ген!
 
 
СОНЕТ СОНЕТУ
 
Сон? Нет. Сонет, созвучий воронье,
над Данте с Шелли дремлющие сони.
А сонм серпов сонирует жнивьё
и донны славят Венус на балконе.
 
Копьё метафизичней, чем ружьё,
и потрясать им – холить на ладони
глагол, каких не знает бытиё
ни Сони Мармеладовой, ни SONY.
 
Бряцай и пой, античный логаэд!
Твои синкопы дождь веков не смыл:
«Вкус, батюшка, отменная манера!»
 
Блажен псалмов былинно-белый свет –  
но лишь сонету ведом высший смысл
существованья слова вдоль размера.
 
 
УСОБИЦА
 
Одни восстали из подполий,
Из ссылок, фабрик, рудников,
Отравленные темной волей
И горьким дымом городов.
 
Другие - из рядов военных.
Дворянских разоренных гнезд.
Где проводили на погост
Отцов и братьев убиенных.
 
В одних доселе не потух
Хмель незапамятных пожаров,
И жив степной, разгульный дух
И Разиных, и Кудеяров.
 
В других - лишенных всех корней
Тлетворный дух столицы Невской:
Толстой и Чехов, Достоевский -
Надрыв и смута наших дней.
 
Одни возносят на плакатах
Свой бред о буржуазном зле,
О светлых пролетариатах.
Мещанском рае на земле...
 
в других весь цвет, вся гниль империй.
Всё золото, весь тлен идей,
Блеск всех великих фетишей
И всех научных суеверий.
 
Одни идут освобождать
Москву и вновь сковать Россию,
Другие, разнуздав стихию,
Хотят весь мир пересоздать.
 
В тех и в других война вдохнула
Гнев, жадность, мрачный хмель разгула,
(…)
 
И не смолкает грохот битв
По всем просторам южной степи
Средь золотых великолепий
Конями вытоптанных жнитв.
 
И там и здесь между рядами
Звучит один и тот же глас:
«Кто не за нас - тот против нас.
Нет безразличных: правда с нами».
 
А я стою один меж них
В ревущем пламени и дыме
И всеми силами своими
Молюсь за тех и за других.
 
М. ВОЛОШИН.  
 
 
* * *  
Я глазами в глаза вникал,
Но встречал не иные взгляды,
А двоящиеся анфилады
Повторяющихся зеркал.
 
Я стремился чертой и словом
Закрепить преходящий миг.
Но мгновенно плененный лик
Угасает, чтоб вспыхнуть новым.
 
Я боялся, узнав - забыть...
Но в стремлении нет забвенья.
Чтобы вечно сгорать и быть -
Надо рвать без печали звенья.
 
Я пленен в переливных снах,
В завивающихся круженьях,
Раздробившийся в отраженьях,
Потерявшийся в зеркалах.
 
М. ВОЛОШИН
 
 
 
Два стихотворения из цикла «Сверчок в тени бонсая»
 
САКУРА
 
Заповеди, замки, заколки
канули в бытийный туман,
но – как полыхает на шёлке
сакура эпохи Хэйан!
 
Створки старых ширм прохрустели,
тенью всколыхнулся ночник.
Что же он найдет в юном теле –
самурай и полустарик?
 
Вздрогнет ли их ночь дикой ланью
или пробежит, возлюбя
древний ритуал подстиланья
уличных одежд под себя?
 
Мистикою плоти и стали,
Знаками старинного сна
в ивовом весёлом квартале
дышит молодая луна.
 
А неподалёку во прахе
брякают своим бубенцом
бритые мальшички-монахи
с голым, как молитва, плечом.
 
И, аскезу туши бросая
на шуршащий шёлковый грех,
пристальная кисть Хокусая
празднично помирит их всех,
 
ибо ничего не забудет
средь орбит и каменных плит,
ибо никого не осудит,
но и никого не простит.
 
с.395
 
 
ПЕПЕЛ
 
Доспехи убитого самурая
грешно на себя напяливать. Пробоина,
будь она даже с булавочную головку,
всё равно разрастается с ворота Расёмон
и непременно притянет на закате
стрелу или звёздочку ниндзя. Честь –  
если смотреть с верхней ступеньки бусидо –
вовсе не категориальная абстракция
или этический археологизм. Взмах
кисти над тушечницей и меча над врагом
в сущности, одинаково преданы красоте
и одинаково безукоризненны. Синтоистский
храм на семи богах и четырёх столбиках,
сочащийся надтреснутой бронзой
гонга или подков нового сёгуната,
не запрещает и не благословляет убийство,
а просто стоит вдоль Пути – и не удосуживается
иметь собственное мнение о смерти. Смерть
может быть на удивление красивой,
особенно если кинжал для сепуку
вошёл в даньтянь под оптимальным углом,
предсмертное танка вышло тонко аллитерированным,
а у помощника не дрогнула ни память,
ни большой меч. Утонченная
эстетика ухода сродни саду камней:
ибо, как ни напрягай подсознание,
всё равно что-нибудь упустишь из виду,
и это-то тебя и спасёт – хотя бы
от банальной агонии. А огонь,
как всегда, будет окончательно прав,
хотя бы – в отношении пепла.
 
с.396
 
 
Как в былые дни
Называла любовью
Все горести мира,
Так нынче все радости
Смертью зову.  
(Акико Есано)
 
 
В единый день
Сердце мое,
Мирскую познавшее горечь,
Просквозили – весенний ветр
И осенний – разом.  
(Акико Есано)  
 
 
Да, сном, и только сном, должны его назвать!  
И в этом мне пришлось сегодня убедиться:  
Мир - только сон...  
А я-то думал - явь,  
Я думал - это жизнь, а это снится...  
 
(Ки-но Цураюки)
 
Где-то в горной глуши,  
недоступные взорам прохожих,  
облетают с дерев  
мириады листьев багряных,  
став парчовым нарядом ночи...  
 
(Ки-но Цураюки)
 
Осенними полями я бродил,
Стал влажен от росы
Шёлк белых рукавов,
И ныне рукава промокшие мои  
Благоухают запахом цветов!
(Отикоти Мицунэ)
 
 
ОТКРОВЕНИЕ
 
Мы спрятались за блеском строк,
В стихах нашли себе приют, -
Но сколько страхов и тревог,
Пока нас люди не найдут!
 
Сперва мы новое творим
И непривычное совсем,
Потом - все проще говорим,
Лишь было бы понятно всем.
 
Как в прятках нашей детворы,
Как в тайнах нашего Творца, -
Чтобы не выйти из игры,
Нельзя таиться без конца!
 
(Р.Фрост)
 
УТРО
 
Утренний воздух хранит очертанья фразы.
Малых голландцев цитирует черепица,
А цапле на стенке совершенно дзеновской вазы
Нет более важного дела, чем биться
Протягновенным клювом о вектор рассвета
На циферблате блаженного бесчасья,
Означающий, что в будущее улетела и эта
Корпускула счастья.
Ресницам всё ещё жаль делиться взглядом
С пространством, наскучившим трапезе и одежде,
Ибо два сердца в вечность стучатся рядом –
Близко, как никогда прежде.
И, головку Предвечного Отроча склоняя к возглавью,
Слышит лишь кроткая Донская икона,
Как долго по ним звонит неотвязной явью
Колокол телефона.
 
 
To А.М.Голов
Чудесно, друг мой.      
 
* * *  
Тебе, когда мой голос отзвучит
настолько, что ни отклика, ни эха,
а в памяти — улыбку заключит
затянутая воздухом прореха,
и жизнь моя за скобки век, бровей
навеки отодвинется, пространство
зрачку расчистив так, что он, ей-ей,
уже простит (не верность, а упрямство),
— случайный, сонный взгляд на циферблат
напомнит нечто, тикавшее в лад
невесть чему, сбивавшее тебя
с привычных мыслей, с хитрости, с печали,
куда—то торопясь и торопя
настолько, что порой ночами
хотелось вдруг его остановить
и тут же — переполненное кровью,
спешившее, по-твоему, любить,
сравнить — его любовь с твоей любовью.
 
И выдаст вдруг тогда дрожанье век,
что было не с чем сверить этот бег,—
как твой брегет — а вдруг и он не прочь
спешить? И вот он в полночь брякнет...
Но темнота тебе в окошко звякнет
и подтвердит, что это вправду — ночь.
 
(И. Бродский)
 
ФЕДОР МИХАЙЛОВИЧ
 
Бедный Федор Михайлович! На ночь заваривать чай,
Листать жития, строгать по лекалу фразы
И благодарить церемонный Китай
За его фарфоровые вазы,
Кои можно в бесчисленный раз заложить
При неудачном раскладе издательского пасьянса
И всесемейственно на мелочишке дожить
До очередного аванса
Или благоприятного разворота рулетки, чья
Стрелка минует зеро, вожделенный до боли,
И извлекает из пресной пустоши бытия
Капельки крови или просто крупицы соли,
Осоляющей время. Счастье оставь на потом
И осанну в горниле храни безнадежно и долго.
Но все же блажен, чья шея истерта в кровь хомутом
Системы вечного долга,
Которую чуть смягчит будущий государь,
Воз государства влача, как всемощный одр,
И из-за могилы благословит алтарь
Спасова храма, в чье основание Федор
Михайлович ляжет, за страдание благодаря
Христа «Филокалии» и оптинских писем,
Закладною жертвою прежде царя,
Пребывая отныне независим
От измученной плоти, уставшей от слов и склок,
В коей, божьему дару служа почти без печали,
Доверчивый петрашевец и скорбный русский пророк
Нераздельно и неслиянно обитали.
 
стр. 235
 
«АДАМ И ЕВА»
Строгановских писем. XVII в.
 
Ово слово, ово – яблоко
Еве падает в ладонь,
И Господь, взошед на облако,
Мещет праведный огонь.
От апостолов Анания
Не таил еще сребра,
А у древа у познания
Блещет искусом кора.
Что ни арсис, то речение,
И неспешен кисти взмах.
Византийское учение
Вязнет в вязи на полях.
И, пока в земных обителях
Не намолено добро,
Хитрость змея-искусителя
Тмит безмозглое ребро.
Мир, неведенья совлёкшийся,
Смотрит пренатальный сон,
И молчит Адам, облёкшийся
В скудный лиственный хитон.
И неведомо списателю
Вертоградия сего,
Что ответит он Создателю
И простит ли тот его.
 
Стр. 158
 
Страницы: Пред. 1 ... 71 72 73 74 75 ... 177 След.