To lb
Уже хочется ответ  про Аввакума. А то третью ночь не спать придётся.  

To Mysth
Пиетет? Что есть пиетет? Пока речь идет про историю и про подлог, который совершила РПЦ.

To lb
  "То так",- бают наши "друзья" полЯки. Но опять-же, лучший друг физкультурников, высокочтимый Ридером и некоторыми нашими христианскими активистками тов. Сталин упреждал :"Цитатой, вырванной из контекста можно обосновать любую контрреволюцию".
На предмет контрреволюции судить не берусь, не специалист, а вот деформализация  священного разговор начать следует, на мой взголяд,  с представления  с азов.  Согласны?!
Чтобы мадам  Атех всё-таки спалось, начнём с простенького - Боговоплощения, а?!  
   

To Mysth
Вы шутите? Или, и вправду, православие - неизвестная даже вам религия?!

To Mysth
Ну, вот же! - Не вы ли задавали этот вопрос:
   
Что это как ни подлог? Подлог, совершенный расколом. Вы удивляетесь моему (якобы) пиетету к старообрядцам? А ведь они крестят как раз правильно. Вот пара абзацев с их сайтов:
 
«Безусловно запретить (и уже в административном порядке) обливательно-окропительные крещения (кроме оговоренных правилами исключительных случаев «клинического» крещения), а также какие-либо сокращения чинопоследования этого наиважнейшего и основополагающего таинства, применяя к нарушителям самые строгие меры.  
Всё это и создаст здоровые предпосылки для ликвидации великого русского Раскола и объединения «во взаимном прощении с нашей самой исконной ветвью».
 
( http://www.nita-press.de/news/a-1299.html   Нита-пресс, немецкий староверческий сайт,
http://www.pomor-otvet.ru/?page=solzh   Поморские ответы, наш старообрядческий сайт)
 
Вам, как филологу, должна быть интересна языковая сторона свершившегося подлога. Вот что пишут в том воззвании по этому поводу:
 
"Следует подумать о том, чтобы в будущем вернуться к нормальной, естественной правке богослужебных текстов, как она постоянно практиковалась до никоно-алексеевской «реформы».
 
Парадокс и одна из гримас Раскола: новообрядцы «свято» чтут  языковые ошибки, проникшие в богослужебные тексты после никоно-алексеевской «правки», сохраняя их вплоть до самых последних изданий церковных книг. В связи с этим, преодолевая  комплекс Раскола и довлеющие  стереотипы времен синодального цезарепапизма,  должны быть принять меры к немедленной ликвидации из наших богослужебных текстов, по крайней мере, таких очевидных грубых ошибок, как «жертву водою попалил еси», «крестообразныма Моисеовыма рукама», «свет  во  откровение языков» и т.п.  
 
И, разумеется, надо очистить  церковнославянский язык от засорения бесконечными «еси-еси-еси», возникшими от неправомерной замены никоно-алексеевскими «правщиками» глагольной формы прошедшего времени аорист формой  перфект.
 
Восстановить императивную семантическую структуру церковнославянского языка   с ее специфической функциональной направленностью в значении побуждения в соответствующих предложениях путем возврата к дательному падежу, как это и было в дореформенных текстах  («свет во откровение языком», «ангелом собеседниче и преподобным сожителю», «воздаяние грешником узриши» и т.п.),  вместо родительного, введенного реформаторами".
 
Ну и, само собой, истинно русско-православными являются и двуперстие, и сугубая аллилуйя, и хождение «посолонь» в соответствущих таинствах и обрядах и пр.
 
Думаю, теперь вы меня легко разоблачите в моих заблуждениях.

To Mysth
Нет. "Справа книг" - это не заблуждение. То, что это была почти диверсия, и уж точно подлог, можно считать точно установленным фактом. Между прочим, я об этом уже писал, касаясь экспедиции Суханова (правда, в теме про перепись в ПиО). Воспроизведу:
  Вы понимаете? Для исправления книг по старинным текстам эти самые старинные тексты не использовали! Правка шла по современным греческим книгам, которые подверглись гораздо большему искажению, нежели русские. И правка шла с единственной целью - унифицировать православные обряды в русской и греческой церквах. Что, конечно, вовсе было не целью, а промежуточным шагом в притязаниях Москвы - Третьего Рима на Константинопольский престол. Ради этой имперской замашки и была принесена в жертву Святая Русь. Ту, которую вы иногда на здешних форумных страницах оплакивали. Об этом пишут многие знаменитые историки православия, и Карташов, и Зеньковский, и много других.
Ну, и вышло это Алексей Михалычу и России сильно боком...

To Мардай
Ну, если вы "давно убедились в бессмысленности беседы с гухими" - зачем тратить на них своё время? Горбатого (глухого) ведь только что исправит? - правильно...
 
To Mysth
Так по поводу "явно выраженной отрицательной коннотации" - вы полагаете, что в расколе виноваты "раскольники"? И что при этом, на ваш взгляд, важно - то, что они не подчинились решению церковного собора или то, что отошли от истинного обряда в упорном следовании "испорченному"?

Убраны посты, содержащие оскорбления.
To Gringoire
To Мардай
Обоим предупреждение.  

"Отсюда понятен упорный консерватизм русского православия, не позволяющий изменить ни одной буквы, ни одного движения в обряде. Спасительными оказывались именно эти формулы, а каковы будут новые — еще не известно.
 
Может быть, здесь бессознательно присутствует такое рассуждение. В храме поют «Христос воскресе!». Этот гимн, точь-в-точь теми же словами и в той же мелодии, поют сейчас по всем храмам, церквам и часовням России. Точь-в-точь так же пели его наши далекие предки; благочестивый царь Алексей Михайлович, Александр Невский с своей дружиной слушали и повторяли те же слова. Мало того, в темных римских катакомбах при свете масляных медных и глиняных светильников первые христиане пели ту же песнь. Но сама мелодия гимна, его музыка еще древнее; наша торжественная, победная песнь поется на мотив свадебных эллинских гимнов, которые пелись пред лицом древних божеств. Вся глубокая, седая старина звучит в этом гимне, и только наше невнимательное ухо мало чувствует это, мало слушает и, слушая, ничего не понимает. Перед священником в крестном ходе несут свечу в стеклянном фонаре. Это — остаток обычая нести факел перед епископом, пробиравшимся в темноте катакомб в подземный храм. Многие обряды и символы нашего богослужения ведут свое происхождение (по своей внешней оболочке, по своему телу) не только от христианской древности, но и прямо из Эллады, Финикии, Египта. И человеческому ли уму, который ограничен кругозором в несколько лет, который знает только вчерашний день, менять то, что тысячелетиями живило людей и воссоединяло их с миром божественным".
(П.Флоренский)
 
Всё бы правильно, если бы не нелепое сочетание слов "благочестивый царь Алексей Михайлович". Но во времена Флоренского в это еще можно было верить.

To lb
 
Вы с Флоренским вещаете -  ну, прямо как Александр Исаич:
 
"Свое «художественное исследование» гибели России Солженицын начинает с рокового лета 1914 года, когда один за другим завязываются узлы уже неминуемого страшного революционного обвала. В том-то все и дело, однако, что для Солженицына начало это есть, на деле, эпилог, трагическая развязка другой, неизмеримо более глубокой и продолжительной трагедии, которая свое начало имеет в национально-религиозном кризисе 17-го века. Именно тогда, как утверждает Солженицын в заключительных словах своего письма — «началась гибель России», так что не будь того обвала, — «не в России бы родился современный терроризм и не через Россию пришла бы в мир ленинская революция», ибо — «в России староверческой она была бы невозможна...»
 
Мы читаем эти слова и сразу же чувствуем: нет, тут не обмолвка, не риторическое преувеличение, не «красное словцо». Мы чувствуем: тут, а не в поверхностных, «сверху вниз», рассуждениях о заслугах и грехах зарубежных «юрисдикций», весь интерес, вся страсть, все внимание Солженицына. Там — сердце его не затронуто, а если и затронуто, то только по отношению к этой, главной для него, теме. Тут — оно все целиком, во всей своей страсти и боли.
 
А если так, то бесконечно важным становится вопрос о том, прав или неправ Солженицын в этих своих утверждениях и в стоящей за ними интуиции? Прав ли он, утверждая, что из всех многочисленных «разрывов и связей» русской истории, именно тот давний кризис начал и изнутри определил собой гибель России, есть источник того духовного зла, что в конце концов восторжествовало в ленинской революции?
 
4.
 
Необходимо сразу же подчеркнуть, что тема старообрядчества у Солженицына состоит не из одного, а из двух утвреждений, которые формально одно с другим не обязательно связаны и не обязательно одно из другого вытекает.
 
Первое утверждение можно назвать нравственным, потому что в центре его стоит грех гонения на старообрядцев. По Солженицыну, гонением этим «официальная» Россия, и государственная и церковная, совершила страшный грех и этот грех, поскольку она не раскаялась в нем, отравляет ее сознание и совесть, делает ее в глубоком нравственном смысле Россией падшей, а потому и бессильной против того зла, что постепенно, как раковая опухоль, распространялся по ее организму. Отсюда — призыв к раскаянию перед старообрядцами, призыв, обращенный в первую очередь к «никонианской» Церкви, как основной виновнице этого нравственного преступления и носительнице этого национального греха.
 
Суть же второго утверждения в провозглашении правоты «староверия» и, соотносительно, неправоты «официальной» России, уже по существу: «в России староверческой ленинская революция была бы невозможна». Что же могут означать эти слова, как не то, что с осуждением старообрядчества и исключением его из русской истории, совершилось самоотречение России, обрыв национальной традиции, утеря Россией своего внутреннего облика, души, призвания? Тогда как старообрядцы, даже и веками оторванные от родной земли, эту подлинную Россию сохранили. Солженицын пишет: «видеть как сохранился их национальный облик, народный нрав и слышать их сохраненную речь — нигде на всем Западе и далеко не везде в Советском Союзе почувствуешь себя настолько в России, как среди них...». Таким образом, именно «от бездушных реформ Никона и Петра... началось вытравление и подавление русского национального духа», так с кризиса 17-го века началась гибель России..."
 
(прот.А.Шмеман)
 
 
Однако ж мысль Солженицына более чем спорная, и с ней Шмеман не соглашается. Ежели вспомню аргументы или найду их - обязательно приведу...
 
 

To lb
   
Посмотрим...
 
 "Я назвал два эти утверждения разнородными, потому что они действительно относятся к совершенно разным планам суждений и оценок. Сколь бы ни был нравственно-осудителен факт гонения (первое утверждение), сам по себе он ведь не доказывает правоты гонимых (второе утверждение). Увы, история Церкви и, шире, так называемого «христианского мира», переполнена гонениями на всевозможных «инакомыслящих».. И, однако, очевидно, что оставаясь навсегда грехом и стыдом христианской истории, гонения эти не превращают ересь в истину, заблуждение в правду. И, следовательно, отвратительный факт гонения на старообрядцев ни снимает, ни разрешает вопроса об их правоте или неправоте по существу в том трагическом конфликте, который в 17-м веке разделил русское церковное и общественное сознание.
 
Подчеркнуть же эту разнородность необходимо, потому что сам Солженицын либо не видит, либо не хочет видеть ее. Два утверждения он как бы сливает в одно и неясным становится — в чем же должны мы (т. е. те, кого Солженицын называет «никонианами») каяться — в том ли, что наследственно разделяем
и несем грех гонения на старообрядцев или же в том, что изменили древнему православию и стали «новообрядцами»? И что питает его собственное страстное и вдохновенное обличение и призыв: раскаяние за гонение или же глубокая идейно-утробная солидарность со старообрядчеством? Поставить эти вопросы ребром заставляет меня не «формалистическая» наклонность ума, а столь же страстное желание понять Солженицына, ибо, повторяю, слишком огромно и единственно место его в процессе прояснения и исцеления русского сознания, чтобы осталось здесь что-либо неясным, недоговоренным и двусмысленным.5.
 
Начнем с первого утверждения Солженицына — о грехе гонения, и с первого призыва — к покаянию перед старообрядцами. Я совершенно убежден, что сегодня не найдется ни одного русского православного человека, который не согласился бы с Солженицыным в его безоговорочном нравственном осуждении государственно-церковного преследования — «огнем и мечем» — старообрядцев. Но именно поэтому и его настойчивое требование раскаяния и покаяния отдает — во всяком случае на мой слух — отвлеченностью и риторичностью. Ибо если под раскаянием общим — государственным, национальным, церковным, в отличие от раскаяния личного, разуметь постепенно совершающуюся в национальном или церковном сознании переоценку того или иного события прошлого, и переоценку именно нравственную, то такая переоценка и, следовательно, раскаяние в отношении трагических событий 17-го века уже совершились. Я не знаю ни одного церковного историка, ни одного богослова, ни одного православного мыслителя, который не подписался бы под выводом покойного проф. А. В. Карташова: «вся эта неистовая трата драгоценной духовной энергии и религиозного героизма не может не вызвать в нас горестного сожаления. Как много сил потеряла наша русская Церковь от нетактичного проведения книжной справы и от всего поведения патриарха Никона» (Ист. Русской Церкви, II, 241). Общий очерк этой покаянной переоценки можно найти во введении и к последнему по времени русскому труду на эту тему — в Русском Старообрядчестве проф. С. А. Зеньковского (1970). И хотя, как замечает Зеньковский, тут предстоит еще много работы, вряд ли подлежит сомнению сам факт глубокого и именно нравственного осуждения русским и церковным и общественным сознанием бессмысленного и греховного гонения, воздвигнутого на целый слой русского народа. Не существует уже давно и апологетов патриарха Никона, так что вряд ли термин «Никонианская» справедлив в применении к Русской Церкви. Напротив, уж если что характерно в ставшем общепринятым подходе к нему, так это, как раз, почти преувеличенное*), страстное осуждение его, отдающее ненавистью («нелепые затейки неистового Никона» — С. А. Зеньковский).
 
Что же касается нашего светского общества, как «прогрессивного», так и «консервативного», то в нем уже в 19-ом веке началось настоящее увлечение старообрядчеством, его бытом и укладом жизни, его архаичной целостностью, сохраненной им традицией древне-русской иконописи и кустарного искусства, а также и его социально-экономическими успехами. Поэтому в словах Солженицына о том, что старообрядцы «запуганы и затравлены», я не могу не видеть по меньшей мере преувеличения. И уж во всяком случае не затравленностыо или запуганностью объясняется то, что «они и христианами нас почти не почитают, они и в притворе своего храма не разрешат нам перекреститься ни по своему, ни по ихнему», а чем-то совсем другим, что и переводит нас ко второму солженицынскому утверждению".
 
 

"Новой в старообрядчестве была не только вера. По слову Костомарова, сам «раскол был явлением новой, а не древней жизни». И в истории русского сознания старообрядчество можно определить как первое явление того идеологизма, которому суждено было стать одним из самых роковых факторов всей дальнейшей русской истории. Идеологизмом я называю сам факт плененности и одержимости сознания идеологией, сущность которой всегда в сочетании отвлеченной и утопической идейной схемы с абсолютной верой в ее практическую «спасительность» и с фанатическим волевым подчинением ей действительности. И именно идеологией, больше чем религиозной сектой, был и остался раскол в своем основном потоке. В нем можно распознать все те черты, которые в таком страшном изобилии пришлось с тех пор, в века расцвета и торжества «идеологизма», испытать и России и миру.
 
 
Как и всякая идеология, раскол в истоках своих был «вспышкой социально-политического неприятия и противодействия, социальным движением — но именно из религиозного самочувствия» (Флоровский). Как и всякая идеология, раскол был, прежде всего утопией — «его мечта была о здешнем Граде, о граде земном, теократическая утопия, теократический хилиазм». Ибо в основе всякой идеологии лежит всегда определенное и целостное истолкование истории, абсолютизация одной историософской схемы, которая, будучи принята как абсолютная истина, уже не подлежит проверке «действительностью», а, напротив, сама становится единственным критерием ее понимания и оценки. Накинув, как и всякая идеология, свой идеологический аркан на историю, старообрядчество оказалось — как и всякая идеология — слепым к истории, к действительности, неспособным ничего в ней увидеть, распознать, оценить и переоценить, твердокаменно-неподвижным как в отрицаниях своих, так и утверждениях. И опять таки, причиной этому не «гонение», которое не помешало старообрядцам в России развить большую социально-экономическую активность и достичь значительных успехов и хозяйственного благополучия, а та глухая стена, которую неизменно воздвигает вокруг себя «идеология» и которой всегда отделена она от живой жизни и реальной истории...
 
Говоря о том, что старообрядчество оказалось первым явлением в России «идеологизма», я, конечно, ни минуты не утверждаю, что между старообрядчеством и другими идеологиями, позднее пленившими русское сознание, существуют какая-либо причинно-следственная связь или прямое преемство. Конечно нет, тем более, что «утопия» старообрядчества была утопией прошлого, тогда как через пресловутое петровское «окно в Европу» полился к нам западный утопизм будущего. Я утверждаю только, что дальнейшее, прогрессирующее пленение русского сознания этими идеологическими утопиями, сам этот роковой «идеологизм», чем дальше, тем больше раздиравший Россию, были проявлением тех же психологических соблазнов, того же двусмысленного — ибо «светом разума» не проверенного и не очищенного — максимализма, которые как пожар вспыхнули уже в расколе. И этим, возможно, и объясняется то притяжение к старообрядчеству, та парадоксальная симпатия к нему, которую мы находим у русских радикалов как «левого», так и «правого» толка: в старообрядчестве им импонирует именно его «стопроцентность» и в отрицаниях и в утверждениях, та стойкость и непримиримость, которые действительно присущи всякому идеологизму, и которые так легко и так часто принимаются за критерий истины и правоты... Чем же как не снова «яростным приступом анти-исторического утопизма» были и нигилизм 60-х годов и народничество 70-х и восторженное, почти экстатическое принятие марксизма в 80-х и 90-х? Как не видеть в них, насквозь пронизывающей их, именно веры, своего рода религиозного исступления? Действительно, по слову одного историка, «вся история русской интеллигенции проходит в прошлом веке под знаком религиозного кризиса», и не случайно, конечно, и Писарев и Добролюбов начали с почти надрывной религиозности. Все это та же стихия, абсолютизирует ли она чин и обряд, или же народ или революцию. «Русский интеллигент — писал С. Л. Франк — сторонится реальности, бежит от мира, живет вне подлинной, исторической, бытовой жизни, в мире призраков, мечтаний, благочестивой веры...». А этот несомненный «религиозный субстрат» русского идеологизма и роднит его, не генетически, а психологически, со старообрядчеством, делает его проявлением одного и того же исторического нигилизма.*) Ибо история тут либо в прошлом, либо в будущем. В настоящем ее нет и, согласно основному догмату всякой идеологии, быть не может... И вот старообрядчество, живя в века, отмеченные, как никак, светозарным явлением св. Тихона Задонского, преп. Серафима Саровского, Оптинских старцев, твердокаменно остается при своем, в само себя закованном и самодовлеющем отрицании. А русский «радикал» в эпоху небывалого, несравнимого взлета русского творчества, просто не замечает его в уходе в свой собственный утопический хилиазм... Когда-нибудь будет наконец признано как самоочевидная истина, что все идеологии, независимо от того «левые» они или «правые», направлены ли они на прошлое или на будущее, рождают рано или поздно один и тот же тип человека: человека, прежде всего, слепого к действительности, хотя как будто только к ней, ради ее радикального изменения, и обращенного всей своей волей, всей целостностью своей идеологической веры.
 

To Mysth
Замечательно!
Оппонент у Солженицына умный, сильный и истинно мудрый. Мне очень понравилось, спасибо!
Именно этого мне более всего и хотелось - чтобы из "конструктивной напряженности" диалога смогла родиться истина или хотя бы новое знание. И мне кажется, Шмеман тому способствует самым очевидным образом.
 
Одно замечание по тексту, из "гимна православной Церкви":  Мне кажется, это неверно, это неверно по самой глубинной сути, хотя немного выходит за рамки данной темы. Ибо в ней вера и религия есть альфа и омега, а помимо их может остаться разве что государство. А на самом деле, помимо их остается еще и человек, а значит и кое-что другое, что не рухнуло и противостояло. И здесь на первом месте остаются великая русская литература советского периода, грандиозная музыка, истинная поэзия. Явно или подспудно они сохранились, выжили и, более того, перевесили в чем-то зло лихих времен.

Теперь немного о подлогах.
Выше писалось, что все нововведения в обряде и «справы» в книгах, проводимые царем Алексеем и Никоном, не имели под собой фактической основы. Они не опирались на древние русские и древние греческие тексты. То есть изначальная цель реформы была иная (унификация русского богослужения с греческим), а провозглашенная базировалась на обмане, на сфальсифицированных источниках. Это, конечно, был подлог.  
 
(Это крайне важный момент совершенно игнорирует Шмеман. Ведь дело же оказывается не в произвольном изменении обряда – это бы ладно – а в изменении, основанном на обмане. Но это совершенно меняет дело, ведь на обмане ни единое слово Церковное стоять не может. А тут тысячи измененных слов!)
 
Другой пример подлога разоблачен в «Поморских ответах»:
Выговские книжники с блеском продемонстрировали свои глубокие филологические и источниковедческие познания при разоблачении подложных документов, направленных против старообрядчества. Это так называемое «Соборное деяние на еретика Мартина» и «Требник митрополита Феогноста», появившиеся в начале XVIII века и наделавшие много шума.
«В наше время «Соборное деяние» и «Требник митрополита Феогноста», – пишет в своем пособии (1996 г.) для преподавателей и студентов вузов В.П.Козлов, – стали классическими примерами фальсификации письменных исторических источников России. Действительно, они стоят у истоков истории сознательных подлогов с отчетливо выраженной идеологической целью, имеют многие из характерных для подделок признаков, а также замечательны историей своего бытования в общественном сознании».
 
Запустил эту «утку» архимандрит Питирим (выросший впоследствии, видимо, за рвение по службе и до митрополита), занимавшийся по личному распоряжению Петра I обращением старообрядцев в Нижегородской губернии.
Во время одного из «прений» со староверами в 1709-1711 гг. Питирим, как говорится, ничтоже сумняшеся, торжественно предъявил своим противникам рукописную копию постановления некоего собора, якобы бывшего в Киеве в XII веке, и осудившего некоего еретика Мартина, проповедовавшего отмененные никоновской реформой церковные обряды. По словам Питирима, копию он получил в 1709 году от митрополита Ростовского Димитрия.
В предисловии неизвестный автор утверждал, что теперь всякий может убедиться в исторической обоснованности никоновской реформы. Соответственно, по требованию Петра I практически все тогдашние русские новообрядные архиереи дали подписку в том, что «Деяние» есть подлинное постановление собора 1157 года.
 
О начале этой печальной истории  в «Поморских ответах» под заголовком «О новообретеном Деянии соборнем»  говорится следующее:
«Еже убо изнесеся новообретеная книга, Деяние соборное, яко бы бывшее в Киеве на неслышаннаго Мартина еретика в лето 6665 (1157), в нем же триперстное сложение утверждается, а древлецерковное двоперстное анафеме предается.
Оно деяние Питирим, епископ Нижеградский, егда до епископства пребываше в нижегородских лесах, прежде издаде в списке, яко бы с подлиннаго списано бывшим Димитрием митрополитом Ростовским, потом же харатейное, яко бы подлинную материю обрете и яви. О оном Деянии имеем мы многое сомнение и омышление сих ради вин».
 
Разоблачение фальшивок, известное как «Поморские ответы», обессмертило их авторов.  
В своей книге «Поморские палеографы начала XVIII столетия» В.Г.Дружинин пишет: «Полемическая литература, занимавшаяся реабилитацией памятников этих («Деяния» и Феогностова требника), подложность коих блестяще доказал А.Денисов, не могла опровергнуть его доводов».
 
Уточняя авторство, В.Дружинин продолжает: «Мы можем с уверенностью заключить, что разбор «Соборного деяния» и «Требника» составлен А.Денисовым, одним из первых русских палеографов, при помощи Мануила Петрова и при участии Леонтия Федосеева».
И что же противная сторона?.. Признала свою неправоту, с извинениями перед старообрядцами?.. Ничуть не бывало.  «Подложность обоих памятников была доказана настолько основательно, – пишет далее В. Дружинин, – что была признана, и рукописное «Соборное деяние» было изъято из обращения, запечатано в сумку и стало недоступно исследователям... Таким образом, ни митрополит Филарет, ни Святейший Синод не сочли нужным признать явный подлог, владыка же покрылся осторожной формулой, выражавшей лишь сомнение в древности рукописи, и просто запечатали рукопись по-прежнему в сумку».
Испытанный иезуитский прием умолчания. Запечатать в «сумку» и никаким исследователям не давать. И молчать. Владыка с Синодом «покрылись осторожной формулой»...
 
В.Козлов пишет далее, как владыка, бдительно охраняя «сумку» с фальшивкой от возможных новых разоблачений, продемонстрировал невероятную гибкость, сделавшей бы честь любому иезуиту, после чего «Соборное деяние» «вновь на долгие годы стало недоступным исследователям».
Однако «история с «Соборным деянием» и «Требником митрополита Феогноста» красноречиво показывает, что в отношении подлогов истина неизбежно торжествует. Наука всегда побеждает в споре со схоластикой, обманом и лицемерием, сколь бы ни был труден путь к обнародованию истины».
 
Власти решили заткнуть рот оппонентам грубой силой – через год после написания «Поморских ответов», в 1724 году, был издан указ, по которому предавались пыткам и смерти те, кто осмеливался «Деяние» называть «подставной книгой».
«Прения», которые вели синодальные миссионеры со старообрядцами по поводу осуждения в XII веке некоего еретика Мартина, естественно, попали в сферу внимания ученых. Развивавшаяся отечественная историческая наука не могла пройти мимо столь важного факта древнерусской истории. Расследование учеными уже в XIX веке дела о «Соборном деянии», поиски заказчика привели неожиданно к самому верховному правителю – к идее изготовления фальшивок, по-видимому, причастен сам Петр I.  
В.Дружинин: «Есть известная отметка в одной из карманных записных книжек Петра, напечатанная в «Деяниях Петра Великого» Голикова: «Написать книгу о ханжах и изъявить блаженства (кротость Давыдову и проч.), что не так они думают и приплесть к требникам, а в предисловии явить то дельцем Ростовского съ товарищи».
Об этой же записи свидетельствует П.П.Пекарский в своей книге «Наука и литература в России при Петре Великом» (СПб., 1862, т.1, с.401).