Гуманитарная тема, с налетом физики (скорее в метафорическом смысле).
О том, что душа человеческая при переходе из неподвижного состояния в подвижное, из одной системы отсчета в другую изменяется порой так сильно, что вместо притяжения начинает испытывать отталкивание. Вместо добродушия проявляет озлобленность. Вместо чести и честности вдруг начинает врать и подличать.
Если не копаться в душе, не трогать её и не отягощать заботами, то так и кажется, что она всегда притягивается к людям, к добру и здравомыслию. Но попадая в другую обстановку, резко отличающуюся в моральном и психологическом плане (или даже в экономическом и социальном), душа испытывает порою очень сильное смещение.
Покой, беззаботность, благоденствие успокаивает душу:
Дальше речь о восстановлении разрушенной экономики. Катализатором экономического чуда стало, однако, нечто совершенно нематериальное: доныне не иссякший поток психической энергии, источником которого является хранимая всеми тайна трупов, замурованных в устои нашей государственности, тайна, которая связывала друг с другом в послевоенные годы и связывает до сих пор куда крепче, чем их когда-либо связывал любой позитивный план, направленный, скажем, на осуществление демократии.
Не движемся ли мы вновь к подобному кошмару, совершенно не сознавая этого? Не понимая других, не понимая себя? Не умея взглянуть со стороны, из другой системы отсчета.
О том, что душа человеческая при переходе из неподвижного состояния в подвижное, из одной системы отсчета в другую изменяется порой так сильно, что вместо притяжения начинает испытывать отталкивание. Вместо добродушия проявляет озлобленность. Вместо чести и честности вдруг начинает врать и подличать.
Если не копаться в душе, не трогать её и не отягощать заботами, то так и кажется, что она всегда притягивается к людям, к добру и здравомыслию. Но попадая в другую обстановку, резко отличающуюся в моральном и психологическом плане (или даже в экономическом и социальном), душа испытывает порою очень сильное смещение.
Покой, беззаботность, благоденствие успокаивает душу:
| Цитата |
|---|
| Потребности узнать противостояло желание отключить восприятие. С одной стороны, курсировало невероятное количество дезинформации, с другой — правдивые истории, которые абсолютно не укладывались в голове. |
Дальше речь о восстановлении разрушенной экономики. Катализатором экономического чуда стало, однако, нечто совершенно нематериальное: доныне не иссякший поток психической энергии, источником которого является хранимая всеми тайна трупов, замурованных в устои нашей государственности, тайна, которая связывала друг с другом в послевоенные годы и связывает до сих пор куда крепче, чем их когда-либо связывал любой позитивный план, направленный, скажем, на осуществление демократии.
| Цитата |
|---|
| При налете в ночь на 28 июля, который начался в 1 час ночи, на густонаселенный жилой район было сброшено 10 000 тонн фугасных и зажигательных авиабомб. Сначала по уже опробованной схеме фугасы мощностью в четыре тысячи фунтов вышибли все окна и двери, затем легкие зажигательные бомбы подожгли чердаки, а зажигательные бомбы весом до 15 килограммов одновременно пробивали перекрытия и проникали в нижние этажи. За считанные минуты на территории около 20 квадратных километров повсюду возникли огромные пожары, разраставшиеся настолько быстро, что уже через пятнадцать минут после сброса первых бомб все воздушное пространство, куда ни глянь, стало сплошным морем пламени. А еще через пять минут, в час двадцать, разразилась огненная буря такой интенсивности, какую до тех пор никто и помыслить себе не мог. Огонь, взметнувшийся ввысь на две тысячи метров, с такой силой затягивал кислород, что воздушные потоки приобрели мощь урагана и гремели, как могучие оргàны, где включены разом все регистры. Так продолжалось три часа. Достигнув кульминации, эта буря срывала фронтоны и крыши домов, крутила в воздухе балки и тяжелые плакатные стенды, с корнем выворачивала деревья и гнала перед собой живые человеческие факелы. Из-за рушащихся фасадов выплескивались высоченные фонтаны пламени, мчались по улицам, словно приливная волна, со скоростью свыше 150 километров в час, огневыми валами кружили в странном ритме на открытых площадях. В некоторых каналах горела вода. В трамвайных вагонах плавились стекла, в подвалах пекарен кипели запасы сахара. Выбежавшие из укрытий люди вязли в жидком, пузырящемся асфальте, не могли выбраться, падали и замирали в гротескных позах. Никто на самом деле не знает, сколько людей той ночью погибло и сколько перед смертью сошло с ума. Когда настало утро, солнечный свет не проникал сквозь свинцовый мрак над городом. Дым поднялся на высоту восьми тысяч метров и расползся там исполинской, похожей на наковальню грозовой тучей. Зыбкий жар — пилоты бомбардировщиков рассказывали, что чувствовали его сквозь обшивку самолетов, — еще долго исходил от чадящих, тлеющих груд развалин. Жилые кварталы, уличный фронт которых составлял круглым счетом 200 километров, оказались полностью уничтожены. Повсюду лежали чудовищно изуродованные тела. По одним еще пробегали синеватые фосфорные огоньки, другие, бурые или багрово-красные, запеклись и съежились до трети натуральной величины. Скрюченные, они лежали в лужах собственного, частью уже остывшего жира. В августе, когда бригады штрафников и лагерных заключенных смогли начать разборку остывших развалин, во внутренней зоне полного уничтожения (ее уже в ближайшие дни заблокировали) были обнаружены люди, которые, задохнувшись от угарного газа, так и сидели за столами или у стен; в иных местах находили куски плоти и кости, а то и целые горы тел, обваренные кипятком из лопнувших отопительных котлов. При температуре, достигавшей тысячи градусов и выше, многие тела были настолько обуглены и испепелены, что останки нескольких больших семей могли уместиться в одной бельевой корзине. |
Не движемся ли мы вновь к подобному кошмару, совершенно не сознавая этого? Не понимая других, не понимая себя? Не умея взглянуть со стороны, из другой системы отсчета.
