Служба поддержки+7 (496) 255-40-00
IForum (Открыто временно, в тестовом режиме, не поддерживается.)

   RSS
Жив ли интерес к поэзии в наши дни?
 
Известно, что сейчас очень мало осталось людей, которые читают Пушкина для себя, а будучи поэтом прославиться очень трудно, видимо потому, что большинство современных людей не чувствует музыку стихов, а интересуется больше содержанием, следовательно большинству людей интереснее читать прозу, чем стихи. Наша современница поэтесса Вера Павлова получила премию, как мне кажется, тоже за содержание своих стихов.
Пишите те, кто со мной не согласен, и ещё мне хотелось бы узнать - есть ли у нас в сети люди, которые читают стихи известных поэтов просто для себя, и если да, то что понравилось и почему?
Страницы: Пред. 1 ... 87 88 89 90 91 ... 177 След.
Ответы
 
НИКОЛАЙ ГУМИЛЁВ.
 
ДУША И ТЕЛО.  
            I
Над городом плывет ночная тишь,
И каждый шорох делается глуше,
А ты, душа, ты всё-таки молчишь,
Помилуй, Боже, мраморные души.
 
И отвечала мне душа моя,
Как будто арфы дальние пропели:
"Зачем открыла я для бытия
Глаза в презренном человечьем теле?
 
Безумная, я бросила мой дом,
К иному устремясь великолепью,
И шар земной мне сделался ядром,
К какому каторжник прикован цепью.
 
Ах, я возненавидела любовь -
Болезнь, которой все у вас подвластны,
Которая туманит вновь и вновь
Мир, мне чужой, но стройный и прекрасный.
 
И если что еще меня роднит
С былым, мерцающим в планетном хоре,
То это горе, мой надежный щит,
Холодное презрительное горе."
 
            II
Закат из золотого стал как медь,
Покрылись облака зеленой ржою,
И телу я сказал тогда: "Ответь
На всё провозглашенное душою".
 
И тело мне ответило мое,
Простое тело, но с горячей кровью:
"Не знаю я, что значит бытие,
Хотя и знаю, что зовут любовью.
 
Люблю в соленой плескаться волне,
Прислушиваться к крикам ястребиным,
Люблю на необъезженном коне
Нестись по лугу, пахнущему тмином.
 
И женщину люблю... Когда глаза
Ее потупленные я целую,
Я пьяно, будто близится гроза,
Иль будто пью я воду ключевую.
 
Но я за всё, что взяло и хочу,
За все печали, радости и бредни,
Как подобает мужу, заплачу
Непоправимой гибелью последней.
 
            III
Когда же слово Бога с высоты
Большой Медведицею заблестело,
С вопросом: "Кто же, вопрошатель, ты?"
Душа предстала предо мной и тело.
 
На них я взоры медленно вознес
И милостиво дерзостным ответил:
"Скажите мне, ужель разумен пес,
Который воет, если месяц светел?
 
Ужели вам допрашивать меня,
Меня, кому единое мгновенье -
Весь срок от первого земного дня
До огненного светопреставленья?
 
Меня, кто, словно древо Игдразиль,
Пророс главою семью семь вселенных
И для очей которого, как пыль,
Поля земные и поля блаженных?
 
Я тот, кто спит, и кроет глубина
Его невыразимое прозванье:
А вы - вы только слабый отсвет сна,
Бегущего на дне его сознанья!
<1919>
 
 
НИКОЛАЙ ГУМИЛЁВ.
 
Открытие Америки.
 
Поэма.
(Отрывок.)
 
...Но Колумб забыл бунтовщиков,
Он молчит о лени их и пьянстве;
Целый день на мостике готов,
Как влюбленный, грезить о пространстве;
В шуме волн он слышит сладкий зов,
Уверенья Музы Дальних Странствий.
 
И пред ним смирялись моряки:
Так над кручей злобные быки
Топчутся, их гонит пастырь горный,
В их сердцах отчаянье тоски,
В их мозгу гнездится ужас черный,
Взор свиреп... и все ж они покорны!
 
Но не в город, и не под копье
Смуглым и жестоким пикадорам,
Адмирал холодным гонит взором
Стадо оробелое свое,
А туда, в иное бытие,
К новым, лучшим травам и озерам.
 
Если светел мудрый астролог,
Увидав безвестную комету;
Если, новый отыскав цветок,
Мальчик под собой не чует ног;
Если выше счастья нет поэту,
Чем придать нежданный блеск сонету;
 
Если как подарок нам дана
Мыслей неоткрытых глубина,
Своего не знающая дна,
Старше солнц и вечно молодая...
Если смертный видит отсвет рая,
Только неустанно открывая:
 
- То Колумб светлее, чем жених
На пороге радостей ночных,
Чудо он духовным видит оком,
Целый мир, неведомый пророкам,
Что залег в пучинах голубых,
Там, где запад сходится с востоком.
 
Эти воды Богом прокляты!
Этим страшным рифам нет названья!
Но навстречу жадного мечтанья
Уж плывут, плывут, как обещанья,
В море ветви, травы и цветы,
В небе птицы странной красоты...
 * * *
 
 Рыцарь счастья.
 
Как в этом мире дышится легко!
Скажите мне, кто жизнью недоволен,
Скажите, кто вздыхает глубоко,
Я каждого счастливым сделать волен.
 
Пусть он придет, я расскажу ему
Про девушку с зелеными глазами,  
Про голубую утреннюю тьму,
Пронзенную лучами и стихами.
 
Пусть он придет! я должен рассказать,
Я должен рассказать опять и снова,
Как сладко жить, как сладко побеждать
Моря и девушек, врагов и слово.
 
А если все-таки он не поймет,
Мою прекрасную не примет веру
И будет жаловаться в свой черед
На мировую скорбь, на боль — к барьеру!
 * * *
Гиппопотам.
 
Гиппопотам с огромным брюхом
Живет в Яванских тростниках,
Где в каждой яме стонут глухо
Чудовища, как в страшных снах.
 
Свистит боа, скользя над кручей,
Тигр угрожающе рычит,
И буйвол фыркает могучий,
А он пасется или спит.
 
Ни стрел, ни острых ассагаев, -
Он не боится ничего,
И пули меткие сипаев
Скользят по панцырю его.
 
И я в родне гиппопотама:
Одет в броню моих святынь,
Иду торжественно и прямо
Без страха посреди пустынь.
 
 
НИКОЛАЙ ГУМИЛЁВ.
 
В этот мой благословенный вечер
Собрались ко мне мои друзья,
Все, которых я очеловечил,
Выведя их из небытия.
 
Гондла разговаривал с Гафизом
О любви Гафиза и своей,
И над ним склонялись по карнизам
Головы волков и лебедей.
 
Муза Дальних Странствий обнимала
Зою, как сестру свою теперь,
И лизал им ноги небывалый,
Золотой и шестикрылый зверь.
 
Мик с Луи подсели к капитанам,
Чтоб послушать о морских делах,
И перед любезным Дон Жуаном
Фанни сладкий чувствовала страх.
 
И по стенам начинались танцы,
Двигались фигуры на холстах,
Обезумели камбоджианцы
На конях и боевых слонах.
 
Заливались вышитые птицы,
А дракон плясал уже без сил,
Даже Будда начал шевелиться
И понюхать розу попросил.
 
И светились звезды золотые,
Приглашенные на торжество,
Словно апельсины восковые,
Те, что подают на Рождество.
 
«Тише крики, смолкните напевы!" —
Я вскричал — «И будем все грустны,
Потому что с нами нету девы,
Для которой все мы рождены».
 
И пошли мы, пара вслед за парой,
Словно фантастический эстамп,
Через переулки и бульвары
К тупику близ улицы Декамп.
 
Неужели мы Вам не приснились,
Милая с таким печальным ртом,
Мы, которые всю ночь толпились
Перед занавешенным окном.
1917.
 
Когда, изнемогши от муки,  
Я больше её не люблю,
Какие-то бледные руки
Ложатся на душу мою.
 
И чьи-то печальные очи
Зовут меня тихо назад,
Во мраке остынувшей ночи
Нездешней мольбою горят.
 
И снова, рыдая от муки,
Проклявши своё бытиё,
Целую я бледные руки
И тихие очи её.
1914.
 
 
Ночью.
 
Скоро полночь, свеча догорела.
О, заснуть бы, заснуть поскорей,
Но смиряйся, проклятое тело,  
Перед волей мужскою моей.
 
Как? Ты вновь прибегаешь к обману,
Притворяешься тихим, но лишь
Я забудусь, работать не стану,
«Не могу, не хочу" — говоришь…
 
Подожди, вот засну, и на утро,
Чуть последняя канет звезда,
Буду снова могуче и мудро,
Как тогда, как в былые года.
 
Полно. Греза, бесстыдная сводня,
Одурманит тебя до утра,
И ты скажешь, лениво зевая,
Кулаками глаза протирая:
- "Я не буду работать сегодня,
Надо было работать вчера».
1913.
 
Предупрежденье.
......................С японского.
 
Мне отраднее всего
Видеть взор твой светлый,
Мне приятнее всего
Говорить с тобою.
 
И однако мы должны
Кончить наши встречи,
Чтоб не ведали о них
Глупые соседи.
 
Не о доброй славе я
О своей забочусь,
А без доброй славы ты
Милой не захочешь.
1917.
 
 
Всё чисто для чистого взора,
И царский венец, и суму,
Суму нищеты и позора,  
Я всё беспечально возьму.
 
Пойду я в далекие рощи,
В забытый хозяином сад,
Где б ельник корявый и тощий
Внезапно обрадовал взгляд.
 
Там брошу лохмотья и лягу
И буду во сне королем,
А люди увидят бродягу
С бескровным, землистым лицом.
 
Я знаю, что я зачарован
Заклятьем венца и сумы,
И, если б я был коронован,
Мне снились бы своды тюрьмы.
1910.
 
Завтра, 17 февраля, в 17часов в "Факеле" будет концерт "Возвращение Гумилёва". Выступают Кучумова, Eрмакова, Аксёнов.  
Вход - 50 руб.
 
 
 
 
 
ВООБЩЕ
 
Это вообще не порог,
А лишь поперечина вдоль.
Кружится над Русью снежок,
Память умягчая иболь.
Скудная щепотка крестов,
Храм под образа и гробы.
Кроткий вертоградик готов
Для обносков русской судьбы.
Верный, помолись и простись.
Теплый - отойди от свечи.
Здесь все слезы капают - ввысь
Даже в беспробудной ночи.
Утлые метафоры тел,
Души - вплоть по крылья - в грязи.
Это - никакой не удел,
Да и вообще не Росси-
я, а средь святынь и камней
Канувшей Руси Бытиё,
Как напоминанье о ней,
Или обещанье Её...
 
To А.М.Голов
Очень понравилось:  
Цитата
Здесь все слезы капают - ввысь
МАРК АКСЁНОВ.
 
Природа говорит словами света
И звука, одолевшего простор,  
И аромата трав на склоне лета
И сердцу слышен этот разговор.
 
Но каждому в нём слышится иное,
Ведь всяк из нас душой неповторим.
То, что один приемлет, как родное,
Другой отринет, посчитав чужим.
 
И лишь художник, если он от Бога,
Порой способен чудо сотворить.  
Из многих слов он выберет немного.
Но то, что будет ясно говорить
 
Таинственной молвой, давно забытой,
Но ставшей вновь понятной и родной,
И для его души, Творцу открытой,
И для души неведомой другой.
 
Но объяснить способен он едва ли,
Как он провёл в заоблачную даль
Сквозь видимые всем горизонтали
Доступную лишь сердцу вертикаль.
19.03.04.
 
   
 
 
МАРК АКСЁНОВ.
 
След в небе.
 
В открытках старых теплится душа
Того, кого уж нет в помине,
Сойдя с пера или с карандаша
Она пришла к нам и живёт поныне.
А что от нас останется, мой Свет?
В Сети посланье долго не хранится.
А "эсэмэс" в душе, как в небе птицы,
Не оставляют след.
 
И почтальон не нужен нам с тобой.
Писать, как прежде просто нереально,
Теперь все наши письма виртуальны,
Их, словно ветром, носит над землёй.
Увы, мой свет, чем дальше мы идём,
Тем чаще в этом цирке под луною
Материя, устав быть веществом,
Становится волною.
 
Но то, что раньше плыло по волнам
Блаженства и страданья неземного,  
То нынче превратилось в старый хлам,
В затёртое и выцветшее слово,
В нём буквы те же, только смысла нет,
И даже секс стал фитнесса разделом...
Душа тоскливо с клавиши слетела
И вышла в Интернет.
2006.
 
МАРК АКСЁНОВ.
 
Давай построим этот дом из рифмы и размера.
Из представлений о вещах, которым сносу нет.
Незримы совесть и любовь и невесома вера,
Но для души прочнее стен на целом свете нет.
 
Давай оденем всех людей в волшебные наряды
Отважных рыцарей, принцесс и добрых чудаков.
Махнём рукой на пустяки и снова будем рады
Неброской прелести дождей и полевых цветов.
 
Давай забудем хоть на день, о чём кричат газеты.
О реках глупости и зла, впадающих в эфир,
Не из трамваев и машин, а с палубы корвета
Мы будем весело смотреть на наш волшебный мир.
 
И пусть покажется другим наш мир пустой забавой,
Пусть реалисты и жлобы смеются нам во след,
В их мире вечной суеты они, конечно, правы,
Но дело в том, что нас с тобой в том жалком мире нет.
 
Ведь мы построили наш дом из рифмы и размера.
Из представлений о вещах, которым сносу нет.
Незримы совесть и любовь и невесома вера,
Но для души прочнее стен на целом свете нет.
 
ФРИЦХЕН
 
Я мужик иль баба? Еду иль иду я?
Где я? На Козихе иль на Щипке?
На Щипке, конечно. Иль лишь в бреду я?..
Или я приказчик в винном погребке?..
 
Я поэт, конечно. С длинной бородою.
Пусть я с бородою. Но обрит ли я?
И не я ль торгую содовой водою?
Имя мое - Тихон или Илия?..
 
Нет. Не Тихон. Страшно. Илия, конечно....
О, когда же дух мой  яркий стих родит?
Правда, я ведь Тихон? Где же Путь мой  Млечный?
Я мужик? Иль баба? Иль гермафродит?
 
 
Вместо эпиграфа:
 
 
Цитата
Шов лилейный, плачущая нить.  
На земле уж некого любить.
 
 
Осенняя песня
 
... Бяка осень.
В сердце пусто.
Лес - в унылом декольте...
Ах, бедняжечка-капуста,
Ах, галчонок на шесте!
 
И людей мне тоже жалко:
Крик и слезы, стон и кровь...
...Расцветет весной фиалка
И в груди моей любовь.
 
Смерзли без калош котята,
Ну, - и люди, может быть....
Я люблю кота, как брата....
А кого ж еще любить?
 
(Иван Чижик)
 
 
 
Цитата
Не всегда чужда ты и горда  
И меня не хочешь не всегда, -
 
Цитата
НИКОЛАЙ ГУМИЛЁВ.
 
 
Цитата
Ты меня не хочешь не всегда,  
мертвая февральская вода.
19 лет
 
 
 
Н. МИНСКИЙ
 
Чет и нечет
 
 
Чет и нечет
Доктор Чечотт
Графоманией зовет
Стих мой странный,
Светлогранный...
Чет и нечет! Нечет-чет!
 
 я безумен,
Лишь как нумен.
Как феномен я здоров.
Подражаю,
Поражаю
Красотой чужих стихов.
 
По и Шелли
Ботичелли,
Храм парижский - даже тот, -  
Без изъятья
Все мне братья
Чет и нечет! Нечет-чет!
 
Оттого-то
Мной без счета
Бредят женщины всех стран.
Вечно-новый
Вмиг готовый, -  
Я - вампир, я - Дон-Жуан.
 
Мне княгини -
Не врагини.
Всех к устам моим влечет.
Поэтессы -  
Мне метрессы.
Чет и нечет! Нечет-чет!
 
Польки, шведки,
Самоедки, -  
С ближних, с дальних берегов,
Норвежанки,
Парижанки, -  
Все стремятся в мой альков.
 
Странно-разны  
Их соблазны
И во всех есть недочет...
Я ласкаю  
И считаю:
Чет и нечет! Нечет-чет!
 
 
Как любил я стихи Гумилева!
Перечитывать их не могу,
но следы, например, вот такого
перебора остались в мозгу:
 
"...И умру я не в летней беседке
от обжорства и от жары,
а с небесной бабочкой в сетке
на вершине дикой горы".
 
(В.Набоков)
 
To Mysth
Я никак не могу определиться со своим отношением к Набокову.  Прочитав Ваш пост и сначала усмотрев в нём насмешку Набокова над Гумилёвым, я уж обрадовалась, что теперь могу со спокойной совестью отвергать Набокова.  
Но полазила в инете и даже разочаровалась: опять не получается определиться с Набоковым. Любил и уважал Набоков Гумилёва!
Цитата
Гумилев, как известно, значил для Набокова очень много. Ему посвящено стихотверание 1923 года:
 
Гордо и ясно ты умер, умер, как Муза учила.
Ныне, в тиши Елисейской, с тобой говорит о летящем
медном Петре и о диких ветрах африканских - Пушкин.
 
Отметим сразу же несколько вещей. На поверхности сцепление Гумилева и Пушкина, их уравнение по таким разновеликим и разнонаполненным тематическим признакам, как гордая смерть, Медный Всадник и Африка.
 
Но есть здесь и внутренний выход на набоковского отца: стихотворение памяти Гумилева написано практически в канун отцовской трагической годовщины - 19 марта. Эта связь подтверждается тем, что следующее по времени стихотворение прямо посвящено Владимиру Дмитриевичу. Мало того: стихотворение о Гумилеве входит в цикл "Гексаметры", а стихи памяти отца озаглавлены "Гекзаметры". Так и удалены они друг от друга - как глухой согласный от звонкого.
 
Гумилев, Пушкин и Владимир Дмитриевич дадут через пятнадцать лет амальгаму под именем Константин Кириллович Годунов-Чердынцев. Мы дойдем еще до этого.
 
Полвека спустя, в 70-е годы, Набоков посвящает Гумилеву еще одно стихотворение:
 
Как любил я стихи Гумилева!
Перечитывать их не могу,
но следы, например, вот такого
перебора остались в мозгу:
 
"И умру я не в летней беседке
от обжорства и от жары,
а с небесной бабочкой в сетке
на вершине дикой горы".
 
Гумилевские стихи не случайно здесь полностью выдуманы (у Гумилева было: "И умру я не на постели,/ При нотариусе и враче, / А в какой-нибудь дикой щели, / Утонувшей в густом плюще"). Это отвечает тому принципу искажения, который применен при описании отца в "Даре": сохраняется идея, заменяются детали.
 
Оставлю в стороне вопрос о влиянии Гумилева на стихи самого Набокова - это самостоятельная тема. Важнее тут, на мой взгляд, сама личность Гумилева, Гумилев экзистенциальный. Его героизм, его искание приключений, его культ художественного мастерства и, конечно, его трагическая гибель от рук большевиков - все это полноценные части его наследия. Об этом писал Владимир Александров, автор проницательной книги "Потусторонность Набокова", первым связавший Николая Степановича с Владимиром Дмитриевичем. В своей книге В.Александров напоминает, что в одной из набоковских американских лекций - она называется "Литературное искусство и здравый смысл" - Гумилев предстает как воплощение всех достоинств, ценимых Набоковым. Я цитирую:
 
"Одна из главных причин, по которой изумительный русский поэт Гумилев был предан смерти ленинскими негодяями (...), была в том, что во все время мучений - и в тусклом кабинете прокурора, и в камере пыток, и в путаных коридорах по пути к грузовику, и в грузовике, везшем его к месту казни, и на самом месте, где шаркал ногами угрюмый, неуклюжий расстрельный взвод, - поэт не переставал улыбаться".
 
Эта гумилевская улыбка моральной недосягаемости стала целым сюжетом набоковского стихотворения 1930 года "Ульдаборг", которое заканчивается такими строчками:
 
Погляжу на знакомые дюны,
на алмазную в небе гряду,
глубже руки в карманы засуну
и со смехом на плаху взойду.
 
Эта вот самая гумилевская улыбка и передана Годунову-Чердынцеву-старшему со всей убежденностью полноценного мифа. Такой гордый миф сложился в русской литературе только о Николае Степановиче, и когда Набокову понадобилось воспеть своего отца, восславить Владимира Дмитриевича, он остановился перед вопросом: как можно восславить умеренного представителя партии конституционных демократов, корректного до безупречности, образованного и пунктуального... Но Набокова этот вопрос не остановил потому, что слияние отцовской героической гибели с гордой смертью Гумилева произошло в его сознании уже очень давно. Смерть отца и была смертью Гумилева, своего, семейного Гумилева. Который в ситуации Годунова-Чердынцева должен был вести себя так. Цитирую "Дар":
 
"Как, как он погиб? От болезни, от холода, от жажды, от руки человека? (...) Долго ли отстреливался он, припас ли для себя последнюю пулю, взят ли он был живым? Привели ли его в штабной салон-вагон какого-нибудь карательного отряда (вижу страшный паровоз, отопляемый сушеной рыбой), приняв его за белого шпиона. (...) Расстреляли ли его в дамской комнате какой-нибудь глухой станции (разбитое зеркало, изодранный плюш) или увели в огород темной ночью и ждали, пока проглянет луна? Как ждал он с ними во мраке? С усмешкой пренебрежения. И если белесая ночница маячила в темноте лопухов, он и в эту минуту, я знаю, проследил за ней тем же поощрительным взглядом, каким бывало, после вечернего чая, куря трубку в лешинском саду, приветствовал розовых посетительниц сирени".
 
Наблюдательность даже в предсмертную минуту - это крайне важная и характерная черта всякого положительного набоковского героя. Не просто положительного (ибо положительных в принятом смысле у него нет), а резко отличающегося от толпы, от слепо-глухонемого человеческого стада. Не забудем: у него и Христос прежде всего - наблюдателен, приметлив.
 
Что, собственно, известно об обстоятельствах гибели Гумилева? Да ничего не известно. До сих пор. Что уже говорить о 20-х годах, когда запуганные и сбитые с толку литераторы передавали друг другу самые невероятные сведения об арестованных, схваченных, пущенных в расход. Но даже в ту пору всеобщей недостоверности оно не вызывало никаких разногласий: Гумилев умер достойно, оставшись самим собой.
 
Вот на этом мифе, как жемчужина на песчинке, и взрос образ даровского отца, который (как и Гумилев) неизвестно при каких обстоятельствах умер, был страстным путешественником-одиночкой, находился в конфликтных отношениях с Академией наук и которого коллеги называли "конквистадором русской энтомологии"!
Иван Толстой. "Вестник" 19. 08. 97.
НИКОЛАЙ ГУМИЛЁВ.
 
Я и вы.
 
Да, я знаю, я вам не пара,
Я пришел из иной страны,
И мне нравится не гитара,
А дикарский напев зурны.
 
Не по залам и по салонам
Темным платьям и пиджакам -
Я читаю стихи драконам,
Водопадам и облакам.
 
Я люблю - как араб в пустыне
Припадает к воде и пьет,
А не рыцарем на картине,
Что на звезды смотрит и ждет.
 
И умру я не на постели,
При нотариусе и враче,
А в какой-нибудь дикой щели,
Утонувшей в густом плюще,
 
Чтоб войти не во всем открытый,
Протестантский, прибранный рай,
А туда, где разбойник, мытарь
И блудница крикнут: "Вставай!"
   1918
 
 
Мы живем в сером сумраке минувших лет,
Как в зловонной пещере, где выхода нет,
Среди мусора наших поступков и дел;
В хомутах, что покойный хозяин надел,
И идем по тропе, где ходили всегда;
Каждый камень на ней - это чья-то беда.
Нет садов за окном, горизонты пусты,
Лишь кресты - символ веры, надежд...простоты.
 
С.Корабликов-Коварский
 
  Россия 90-х
 
Россия...реже встречи,
Печальней старый сад,
И лет стада овечьи
Торопятся назад.
 
И вороньем из пашен
Расклевано зерно...
Но пахарь бесшабашен,
А пашне все равно!
 
Несчастная держава -
Раскрытая сума,  
Забыт и плуг твой ржавый...
И Родина сама!
 
С.Корабликов-Коварский
 
Хамсин
 
От малиновых до бурых,
Все оттенки перебрав,
Шли ряды песчаной бури
Ниже неба, выше трав.
 
На пруды и на машины,
На сады и на дома
Опускалась мешанина -
Преисподняя сама.
 
Это время очищенья
Взбудораженных пустынь
И песков перемещенья -
Через зелень, через синь.
 
С.Корабликов-Коварский  
 
 
To Божий одуванчик
 
 
МАРК АКСЁНОВ.
 
Твой нежный стан прообразом гитары
Служил испанцу в давние года.
Пошли на дно дукаты и динары.
А мы с тобой всё те же, как всегда.
 
Всё ту же ласку вижу я во взоре,
Всё ту же хитрость нежного зверька.
Одеждой слов, укрывшись в разговоре,
Друг другу недоступны мы пока.
 
Но вот из-за неловкости движений
Прольётся на пол красное вино.
И в жаркой немоте прикосновений
Мы, задохнувшись, падаем на дно!
 
И всякий раз, творя иль подражая,
(Зависит от того, как посмотреть)
Мы первородным пламенем пылаем
И всё никак не можем догореть!
 
Увы, ничто нам не даётся даром,
Но, если есть возможность выбирать,
Я выбрал бы любовь и звон гитары!
Всё остальное может подождать...
 
Три строфы, три поющих струны
На растерзанном грифе гитары -
Вы вторгаетесь в мир тишины
Отголоском мелодии старой...
 
Далеки - словно звон бубенца
Настигающей путника тройки;
И не видно лихого гонца,
И летящие звуки нестойки...
 
Но все ближе удары копыт
И мелькание грив среди сосен -
И мелодия ветром кипит,
И, похитив, с собою уносит.
 
С.Корабликов-Коварский  
 
МАРК АКСЁНОВ.
 
Что же это было?
 
Что же это было, в самом деле?
Как играл баян! Как пела скрипка!
Как слегка подтрунивал над ними
Контрабас
И, сладко замирая,  
Делал тайный знак виолончели,
Мол, давай, ну что же ты?! Скорее!
И она вступала осторожно,
Как и подобает юной даме,
А потом всё громче,
И оркестр,
Подхватив звучанье главной темы
Приподнял её на волны скрипок
С бурунами пены фортепьянной!
 
Что же это было, в самом деле?
То ли просто старенькое танго
Из давно забытых кинофильмов,
То ли вальс, разбившийся о берег
Жизни,
Что, казалось, так прекрасна
И одновременно так печальна,
Что хотелось каждому заплакать,
Кто сидел в тот вечер перед сценой.
И просить прощения у близких
И друзей, затерянных в пространстве
Детства, незаслуженно забытых.
У любивших нас, но нелюбимых...
 
Что же это было, в самом деле?
Так рыдал баян, так пела скрипка,  
Так безумствовал вулкан оркестра,
Накрывая зал кипящей лавой
Душу разрывающих мелодий,
 
Что на миг остановилось время,  
Предложив остановиться сердцу...
И сказала своему соседу
Женщина в тринадцатом ряду:
Как же это хорошо, мой милый,  
Хорошо, что как-то умудрилась,
Я дожить, и, в общем-то, случайно
Руки на себя не наложила
В том проклятом памятном году...
Господи! Да что же это было?!!
 
Москва 27.09.2007
 
SCHLUSZSTUECK
 
Der Tod ist gros.
Wir sind die Seinen
lachenden Munds.
Wenn wir uns mitten im Leben meinen,
wagt er zu weinen
mitten in uns.
 
(Р.М.Рильке)
 
ЗАКЛЮЧЕНИЕ.
 
Смерть велика.
От ее смеха
плоть рождена.
 
Нам кажется, мы на взлете успеха,
а в нас, как эхо,
плачет она.
(первый вариант перевода Вячеслава Куприянова)
 
 
Огромна смерть.
Мы лишь беск ее
смеющихся глаз.
 
Когда мы сознаем бытие,  
ей не сдержать рыданье свое  
внутри нас.
(второй вариант перевода его же)
 
 
Смерть - великан.
А мы  её искривленный
хохотом dance.
 
Кажется -  
жизнь бытием взорвется -  
но лишь всхлипами бьется
тления  пульс в нас.
 
(мой перевод)
 
 
 
 
To Mysth
Ваш перевод не хуже куприяновского. Один только недостаток - нерусское слово. В оригинале-то все слова от родных (немецких) корней.
 
To meybe 07
 
Да, я сама почувствовала, что слово "dance" вносит некоторый стилистический диссонанс, но исходила из важности сохранения рифмы, а слова с русским корнем не подыскала.
А вообще, у меня еще нет опыта поэтического перевода. Это лишь вторая попытка.  
 
 
Смерть в нас всегда.
Усмехается
Прямо в глаза.
Кто над жизнью и смертью смеётся,
Тот лишь добъётся
В ней торжества.
 
Евдокии*
 
Я в детство путь ищу, в те годы ранние,
К той старой женщине, с ее душой израненной;
С ее позолoченными иконами,
С горшочными цветами подоконными...
 
Полвека пронеслось, как воды вешние...
Где сад с твоими сдадкими черешнями?
Сирень, пахучим цветом запорошенная:
Далекие, оставленные - брошенные!
 
Но если до сих пор все это помнится,
И памятью о прошлом сердце полнится,
И если над тобой береза светится -
Так, значит, снова суждено нам встретиться:
Встать рядом с той березкой освещенною...
Два деревца, в твоем саду взращенные.
 
С.Корабликов-Коварский
 
*Приемная мать поэта, тайно вынесла его, младенца, из вильнюсского гетто и тем спасла от гибели.  
 
To meybe 07
 
А не могли бы Вы поподробнее рассказать об этом поэте?
 
 
To meybe 07
 
Кстати, к использованию слова "dance" в переводе меня подтолкнула ассоциация  с известным живописным сюжетом - "пляской мертвых". Первый раз я увидела эту фреску в одной из церквей в Словении много лет назад, и она поразила мое воображение.
 
To Mysth
 
Цитата
А не могли бы Вы поподробнее рассказать об этом поэте?
Родился и детство провел в Вильнюсе во времена буржуазной Литвы. Мать еврейка, отец русский, оба коммунисты, во время оккупациии члены подпольного сопротивления, затем партизанского отряда, обстоятельства их гибели неизвестны, не найдены даже могилы. Сергей родился в гетто. За ночь до планируемого расстрела его обитателей сестра отца сумела его оттуда унести в корзинке для овощей и стала ему приемной матерью. Вместе со своей матерью воспитывала его в старообрядческой вере. В юности Сергей поступил в Суворовское училище, но не закончил, пошел по медицинской стезе. В качестве врача объездил чуть ли не весь мир, долго практиковал в Индии. Не знаю, когда эмигрировал. Видимо, давно, т.к. врачу восстановиться в своей профессии тут непросто. Нынче работает на скорой помощи. Член местного лит.объединения, недавно выпустил 4-й сборник стихов. Какой он поэт - Вам судить. А врач, по отзывам пациентов, очень хороший.  
 
Дмитрий Кедрин  
 
СЕРДЦЕ
 
Дивчину пытает казак у плетня:  
-Когда ж ты, Оксана, полюбишь меня?  
Я саблей добуду для крали своей  
И светлых цехинов, и звонких рублей!-  
Дивчина в ответ, заплетая косу:  
-Про то мне ворожка гадала в лесу.  
Пророчит она: мне полюбится тот,  
Кто матери сердце мне в дар принесет.  
Не надо цехинов, не надо рублей,
 Дай сердце мне матери старой твоей.  
Я пепел его настою на хмелю,
 Настоя напьюсь - и тебя полюблю!-  
Казак с того дня замолчал, захмурел,  
Борща не хлебал, саламаты не ел.
 Клинком разрубил он у матери грудь  
И с ношей заветной отправился в путь.  
Он сердце её на цветном рушнике
 Коханой приносит в косматой руке.  
В пути у него помутилось в глазах,  
Всходя на крылечко, споткнулся казак.  
И матери сердце, упав на порог,
 Спросило его: «Не ушибся, сынок?»  
 
 
Из цикла "Памяти сына"
 
Ты не можешь ко мне – я могу лишь к тебе.
Как назвать место встречи – не знаю.
И давай среди звезд, как на бренной земле,
Мы луной как мечом поиграем.
Я услышу твой смех, я увижу твой бег.
Млечный путь развернем словно талес.
И мерцание звезд будто утренний снег
На ладонях лежит и не тает.
Нам не нужно домой. И на шар голубой
Не дойдут ни улыбки, ни тени.
Только солнечный луч, зацепившись стрелой,
Донесет доброту и прощенье.
 
Владимир Бердичевский
 
Страницы: Пред. 1 ... 87 88 89 90 91 ... 177 След.